Человек обитаемый - Франк Буис
Калеб отправился в больницу ближе к вечеру. Его отвели в морг, где лежал труп матери, одетый в чистое. В лиловых тапочках на ногах она выглядела смешно, и он попросил, чтобы ей вернули обувь, в которой она поступила в госпиталь. Затем он хотел сам отнести тело в седан, но ему ответили, что это невозможно. Машина скорой помощи ехала за ним до фермы, двое парней положили тело на кровать — Калеб не стал провожать их до двери.
Время от времени пес приближался к комнате, но не входил и убегал прочь. Калеб смотрел на останки матери, ее неподвижное лицо и закрытый рот. Уже давно она сказала ему все, что требовалось, посвятив последние силы умалчиванию тайны. Калеб на мгновение представил, что оставит мать вот так, в этой комнате с закрытыми окнами и ставнями, позволит телу разлагаться и гнить — может, хоть тогда великая тайна выйдет наружу и откроется. В этом ли причина, что некоторые трупы смущают больше, чем остальные? Потому что они скрывают более или менее страшные секреты? Что именно хотела унести с собой в могилу мать? Признается ли в этом тело, погрязшее в вони?
Калеб вглядывался в труп, чтобы ненароком не пропустить откровение, если вдруг оно случится. Он спрашивал себя: может, в этом и состоит его дар? Он будет наблюдать за ней день и ночь, прерываясь лишь на заботу о животных. Он надеялся, что все не умерло окончательно, что есть еще не произнесенные слова — даже если для них придется выучить новый, специально предусмотренный для этого язык, который тут же исчезнет. По крайней мере, нужно быть на месте, если что-то подобное произойдет. Осознав, что все по-прежнему, что матери нечего сказать, Калеб попытался найти ответы под закрытыми веками: он приподнял их пинцетом, но обнаружил лишь стеклянные, странно улыбающиеся глаза. Морщины бежали по лицу к другим морщинам, словно иссохшие ручьи. Ладони покоились на простыни, кожа стягивала кости и тощие вены, на кривых пальцах сильно отросли ногти, которые Сара подстригала два раза в неделю портновскими ножницами. Одежда скрывала формы, о существовании которых Калеб подозревал — случайно подсмотрел в детстве, летней ночью, сквозь широкую ночную рубашку. Три дня он упорствовал в попытках заставить ее признаться, а она — в молчании.
Пока мать была жива, Калеб никогда не чувствовал к ней жалости, но, увидев ее вот такой, подаренной небытию, он вдруг почувствовал, как внутри растет смятение. Это ощущение было хуже, чем в тот раз, когда он понял, что ошибся в матери, — ему показалось, будто он никогда ее не знал.
В день погребения гробовщики пришли положить тело в гроб, но перед этим спросили Калеба, не хочет ли тот в последний раз обратиться к умершей. Он не понял вопроса и остался стоять в проеме двери с собакой за спиной. Работники похоронного бюро накрыли гроб крышкой, забили гвозди и отнесли его в катафалк.
На кладбище Калеб настоял на том, чтобы тоже нести гроб, вместе с тем вспомнив: за всю жизнь мать ни разу не взяла его за руку. Стояла невыносимая жара. Нетерпеливые гробовщики наспех покончили с транспортировкой. Священника не приглашали, тем самым сократив весь ритуал. Калеб попросил могильщика отойти, чтобы сказать матери «до свидания», не «прощай» — теперь, когда этот жест имел смысл. Теперь, когда она стала невидимой, он не мог сбежать от нее или спрятаться. Любой его поступок будет оцениваться из холодной могилы, куда она только что погрузилась.
Калеб вернулся домой и сел на стул у пустой постели — отныне эта комната навсегда останется покойницкой. Пес не переступал порог. Калебу бы полегчало, если бы питомец составил ему компанию. Он спрашивал себя, что именно держит пса на расстоянии — уж точно не въедливые запахи, — и пришел к заключению, что это просто не его дело. Пес не станет задумываться о смерти, пока она не придет. Вот и все.
«Теперь, когда меня больше нет, уж тем более не нужно совать обе ноги в один ботинок».
Во двор въехал лендровер, из которого вышел мэр, развернув свое пышное тело и громко хлопнув дверцей. У него под мышками виднелись широкие темные пятна. Как и все, Калеб был знаком с его семьей, особенно с сыном Сильваном: они два года вместе ходили в деревенскую начальную школу. Тот еще испорченный идиот, вечно задирал слабых. Ему все подносилось на блюдечке с голубой каемочкой, а в наследство светило огромное количество гектаров земли.
Машину от входной двери отделяло метров двадцать. Симон Арто колебался, сокращать ли это расстояние, словно собирался путешествовать в прошлое, но тем не менее мэр был здесь, на этом дворе, посреди августа месяца, днем, на солнце и в своей привычной роли. Калеб босиком вышел на крыльцо и наблюдал за приближающимся гостем. Тот вскоре оказался перед ним на почтительной дистанции и расстегнул еще одну пуговицу на рубашке.
— Прими мои соболезнования.
Калеб не ответил.
— Полагаю, не так легко теперь управляться здесь одному.
Калеб взглянул на сидевшего у ног пса.
— Тебе надо заехать в мэрию, подписать кое-какие бумаги.
— Заеду.
— Хорошо.
Мэр умолк и потянул за рубашку, чтобы она отлипла от живота.
— Я вот все хотел узнать: ваши источники еще дают воду?
— Нам хватает.
— Заметь, обратное было бы странным, в вашей семье-то знают, где воду искать.
Калеб понял, к чему ведет мэр и зачем приехал на самом деле.
— Наши
