Язык за зубами - Полина Панасенко
Жонатан – это парень, который вечно сидит на последней парте. На Колыме, как сказал бы мой дедушка. На Колыме он валяет катышки из ошмётков бумажных носовых платков, смачивает их слюной и засовывает в пустые патроны от перьевой ручки. Затем он вертикально подбрасывает эти патроны, те прилипают к потолку и, как мини-сталактиты, висят. Эти сталактиты вызывают всеобщий восторг. В конце урока и парни, и девчонки приходят посмотреть на галерею сталактитов Жонатана. Даже отличники. В этом жесте все видят творение вольнодумца. Диссидента. В этом, и ещё в ручке, которую он вертит на большом пальце. Жонатан хочет со мной встречаться. Сказать, что я заинтересована, – ничего не сказать. Второй раз такая возможность не представится. Я это знаю. Но также я знаю, что пришло время служить верой и правдой своему ЛКПЧ. Именно сейчас мне надо скормить свою печень орлу Эфону. Я разворачиваю клочок бумаги, ставлю галочку нет и, не оборачиваясь, отправляю обратно. Пчму? фиолетовой ручкой с блёстками. Оборачиваюсь. Марин таращит глаза, субтитры: Это спрашивает он. Я украдкой смотрю на последний ряд. «Он» поглощен изучением батареи. Я беру клочок бумаги, на мгновение задумываюсь и пишу: У меня парень в России. Отправляю.
* * *
Лето. Дача. Я собираюсь идти гулять, надеваю куртку. Из соседней комнаты раздаётся бабушкин голос, она зовёт меня маминым именем. Один раз. Второй. На полпути к третьему она спохватывается. Значит, дедушка где-то неподалёку. Здесь тоже нельзя называть вещи своими именами. Предложение, которое содержит мамино имя, запрещено склонять в прошедшем времени. Иначе бабушка начинает кричать. Она сердится, возмущается, что мы ей врём, требует, чтобы все замолчали. И мы замолкаем, но имя проступает через её же язык. Теперь, когда бабушка кого-то зовёт, первым всегда вырывается мамино имя. Когда это случается, дедушка полушёпотом её поправляет.
Я захожу в их комнату, они сидят бок о бок на венских стульях. Дедушка делает мне знак, и я сажусь напротив. Затем он тяжело вздыхает и говорит: Поля, если к тебе подойдёт мужчина и скажет: «У меня в багажнике автомобиля сидят котята, хочешь на них посмотреть?», что надо делать? Немедленно убежать. Правильно. Почему? Потому что он может врать, возможно, там нет никаких котят и он просто пытается заманить меня к машине, чтобы затолкать в багажник и украсть. Правильно. После каждого дедушкиного вопроса бабушка поглядывает на дедушку, а после моего правильного ответа с энтузиазмом кивает. Их дуэт похож на «плохой коп – хороший коп».
Если тебя позовёт женщина и скажет: «Девочка, у тебя на куртке пятно, иди сюда, я ототру его платком», что надо делать? Немедленно убежать. Правильно. Почему? Потому что платок может быть пропитан хлороформом, чтобы зажать мне нос, усыпить, оттащить к припаркованной поблизости машине и меня украсть. Правильно. А если она предложит тебе шоколадку? То же самое. Немедленно убежать. Правильно. Почему? Потому что в шоколад может быть что-то подмешано, чтобы я потеряла сознание, меня могли оттащить к машине и украсть. Правильно. Бабушка снова кивает. Она не слушает ни дедушку, ни меня, но прекрасно умеет распознавать правильные ответы и восторгаться ими.
Ещё несколько секунд дедушка смотрит на меня молча, тревожно и взволновано. Затем он посылает мне семь звонких воздушных поцелуев. Две серии по три коротких и напоследок один длинный. Не успели они прозвучать, как бабушка за ним повторяет. Такое впечатление, что они благословляют меня на дорогу. С последним поцелуем тест окончен. Я могу идти.
Моя подруга Лиза ждёт у калитки. Увидев, что на входной двери зашевелилась занавеска от мух, она отрывается от столба и поднимает руки. Ну наконец-то. Чё так долго-то? Почти бегом мы отправляемся к давно намеченной нами цели.
Наше садовое товарищество называется Правда-1. Оказалось, что правд существует несколько. В нашей – вдоль четырёх линий распределены более ста участков. Мы быстро их пересекаем и доходим до самой дальней линии, той, на которой дома граничат с лесом. Здесь, за заброшенным домом, течёт ручей. Повалившееся дерево служит мостиком. Лес находится на той стороне ручья. Чтобы в него попасть, надо перейти на другой берег.
Ступая на мостик, я чувствую, как во рту появляется металлический привкус. Ходить в лес мне строго запрещено – строже, чем в любое другое место. Он считается естественной средой обитания Киднепперов.
Но также – он является местом, которое выбрал Митя Уткин, чтобы собираться со своими друзьями. Всем им больше шестнадцати лет. Ну или пятнадцати. Это проверенная информация – у Лизы есть старший брат. Говорят, что Митя пытался покончить жизнь самоубийством, когда умер Курт Кобейн. Что-то связанное с Нирваной. Мы не очень знаем, кто этот Курт Кобейн, но понимаем, что существует мир настолько таинственный и страстный, что можно быть готовым ради него умереть, а мы об этом мире ничего не знаем. Где-то здесь, в лесу, этот мир оживает на закате солнца.
Я иду за Лизой по развилке тропы грибников. Мы шагаем молча. Когда просвет опушки леса исчезает за нашей спиной, впереди появляется поляна. Это и есть – то самое место. Всё происходит именно здесь.
На вытоптанной траве, у потухшего костра, два сосновых ствола, выложенные буквой Г, служат лавкой. В пепле – застывшие конвульсии янтарной пластиковой бутылки, почерневшей в процессе плавления. Повсюду вокруг – окурки, раздавленные банки из-под пива, одноразовые стаканчики, пустые бутылки водки и портвейна 777. Чуть дальше – большая разорванная пачка чипсов, в её серебристых складках блестит дождевая вода. Земля усеяна сиротливыми игральными картами. На девятке треф – голая женщина с удивлённым лицом и приоткрытым ртом смотрит на свою сверкающую грудь. Вокруг – никого.
Мы стоим не шевелясь и молча смотрим на всё, что нас окружает, пытаемся что-то почувствовать и понять. С порывом ветра поляна темнеет, тени исчезают, появляются вновь с выглянувшим солнцем. Мы поднимаем головы к верхушкам леса, прислушиваемся к осиновым листьям, мерцающим в фильтрующем свете. Мне хочется лечь. Я опускаюсь на землю и оттуда смотрю на макушки деревьев, а над ними синева. Та самая, что сосёт глаза над крышей сарая.
Я встаю. Лиза отряхивает меня от земли, приставшей к куртке и джинсам. Похлопывает меня по спине, по ногам – и вдруг замирает. Ты что? – говорю, Кого-то увидела? Я
