Язык за зубами - Полина Панасенко
Сама я уже ничего не чувствую. Мой язык заморожен. Полон застывших слов. Перед тем как уехать обратно во Францию, на лестничной площадке я случайно встречаю соседку. Я выхожу из лифта, а она его ждёт. Когда соседка меня узнаёт, она спрашивает: Это правда, что твоя мама умерла? Странно, думаю, совсем другое ощущение. В Сент-Этьене я уже слышала этот вопрос. В школе. Дежурная открыла мой дневник, и в графе «причина пропуска» бледно-салатового талончика она прочла: смерть матери. Тогда, прежде чем оторвать эти дни вдоль пунктирных линий, она спросила меня: C’est vrai que ta mère est morte?
На французском я смогла ответить, на русском нет. На русском я упираюсь взглядом в кафель лестничной клетки до тех пор, пока соседка не уходит.
* * *
Сент-Этьен. Мы продаём Рено-19, переезжаем в новую квартиру и молчим. Ни о чём не разговариваем. Мы по-прежнему разворачиваем ленты слов, но во всём, что мы говорим, слышится то, что мы замалчиваем, имя той, которую избегает язык. Когда её имя надо произнести, когда это становится неизбежным, папа делает это с внезапно осунувшимся лицом. Я думала, что лицо может осунуться только за определенное время, я думала, что это результат длительного процесса, но нет. Оно может осунуться всего за два слога. Двух слогов достаточно. Когда имя становится неизбежным, папа произносит его шёпотом. В предложении образуется воздушная яма. Вместо того чтобы выпустить воздух из лёгких, папа его вдыхает. Как будто он хочет удержать маму внутри себя. Как будто вместе с её именем может нечаянно проскочить что-то ещё. Например, то, что теперь, чтобы выйти из машины, ему требуется время. Я и так это знаю – сама видела. Парковка находится прямо под моим окном. На следующий день после Опитальнора папа припарковал машину, открыл дверь, выставил наружу ноги и застыл. Он сидел и не двигался. Может, минуту, может, дольше. Когда он пришёл домой, ни он, ни я об этом не говорили. Мы оба стали разворачивать пустые ленты слов.
* * *
У меня начинаются приступы патриотизма. Я больше не живу во Франции, я провожу там девять месяцев, которые отделяют меня от ежегодного возвращения на Родину-Мать. В своей комнате я вывешиваю триколор – белый, синий, красный. Затем карту Российской Федерации. Я учу наизусть патриотические песни Великой Отечественной войны и стихи Есенина про родину. Смотрю фильмы, которые славят Москву. Когда в них совершаются героические поступки – плачу. Мне они кажутся восхитительными. Я тоже так хочу. Но как? В то время сделать это было просто, повсюду были нацисты и шла Отечественная война. А как же их совершать сейчас? И главное – в Сент-Этьене. Как я могу совершать русские героические поступки в Сент-Этьене?
Раз в неделю я проезжаю на автобусе мимо катка Плен-Ашиль. Я смотрю на него сквозь запотевшее окно и думаю, что это было бы идеальным вариантом. Стать чемпионкой по фигурному катанию. Олимпийской чемпионкой, которая приносит Матушке-Родине золотые медали одну за другой. По дороге в школу я всё себе подробно представляю. Только что откатав программу, ещё не отдышавшись, я выхожу со льда, надеваю чехлы на лезвия коньков и направляюсь к подиуму, едва взглянув на протянутый мне гигантский букет цветов. За моей спиной поднимается флаг. Белый-синий-красный. Затем включается гимн. Я слушаю его с серьёзным достойным лицом. С лицом, которое говорит да-я-лучшая-но-всё-это-мишура-я-всего-лишь-служу-своей-Родине. Огромная золотая медаль сверкает на моём мощном, изящном и накачанном туловище.
Затем Нельсон Монфор просит меня дать комментарий на камеру. Загадочная улыбка скользит по моим губам, мой задумчивый взгляд на мгновение теряется где-то вдалеке, затем плавно опускается к полу и вдруг резко поднимается и впивается в камеру. Тут, нежадно-нагаданно, я цитирую несколько строк. Или нежданно-негаданно. Ну, в общем, без предупреждения.
Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою».
Нельсон Монфор говорит: Это великолепно, я отвечаю: Это Есенин. Потом он добавляет: Сразу видно – вы любите свою страну. Затем я звоню дедушке. Конечно же, он всё слышал. Я подхожу к перекрёстку напротив школы, перехожу дорогу, достаю дневник, показываю его у входа дежурной. Пройдя ворота, возвращаюсь к делу. Так. На чём я остановилась? Точно. На Нельсоне Монфоре. Но можно чуть-чуть отмотать назад, к моменту выступления. Покорения вершин. Мою фамилию объявляют на английском языке. Или на японском. Нет, всё-таки пусть будет на английском. Итак, объявляют мою фамилию на английском, звучат первые ноты саундтрека Человека в железной маске. Сразу иду на четверной тулуп. Тройной аксель. Дорожка шагов. Потрясающе. Великолепно. Стадион встаёт, овация. Люди сходят с ума. На лёд летят плюшевые игрушки, букеты. По дороге я встречаю восьмиклассников, у которых забег по ориентированию. Они ищут маркер на учительской парковке. Я наклоняюсь вперёд, руки на бёдрах, пытаюсь перевести дыхание, но улыбаюсь – я знаю, что это был чистейший прокат. Глоток воды из спонсорской бутылки. Вдалеке я вижу мою подружку Марин, она ждёт меня у входа в кабинет технологии. Я замедляю шаг, чтобы всё успеть. Five nine. Five nine. Five nine. Крики, овации. Six zero. Six zero. Снова овации. Триумф. Воздушные поцелуи. Сердечко руками. Помахала в камеру. Приветики, чё новенького? Запах жвачки Малабар изо рта Марин. Дважды целуемся при встрече.
В моём классе учится Жюли, у которой на пенале вышит португальский флаг, и Нихаль, которая говорит, что, как только ей исполнится восемнадцать, она сразу уедет обратно в Турцию. Кхе-кхе – думаю я. Тоже мне патриотки. Вот я – патриотка, а они – так, болтают и только. Вопрос всплывает во мне сам собой, назойливый и неприятный. А в чём? В чём я больше патриотка, чем Жюли или Нихаль? Ответ висит на стене кабинета истории-географии. Временная шкала «Мифология и Древняя Греция». Древние греки отличаются тем, что во взаимоотношениях со своими богами они не ограничиваются громкими словами, они действуют. Они приносят жертвы, дары и подношения. Прометей, у которого каждый день сжирает печень орёл Эфон, это вам не флаг Португалии на пенале. Вот это другое дело, думаю я. Вот с кого надо брать пример. Только я это подумала, и сразу составила себе ЛКПЧ. ЛКПЧ = Личный Кодекс Патриотической Чести. Он подразумевает полную преданность Матушке-Родине, поощрение любых действий, совершённых во славу российского народа, а также запрет на любовные отношения с французами.
Всего неделю спустя мой ЛКПЧ проходит проверку на прочность. Дело
