Аттестат зрелости - Илана Петровна Городисская
То, что решила предпринять учительница, было самым гуманным и мудрым способом не только сделать сообща доброе дело, но и примерить своих настрадавшихся учеников. Она откровенно рассказала им о лечении, которое предстояло пройти Галь Лахав, о его стоимости, о финансовом положении Шимрит, и попросила каждого обратиться к своим родителям, чтобы помочь своей подруге пройти лечение. О том же самом попросила она и своих коллег, которые когда-то хором требовали исключения Галь, и которые тоже в тайне сожалели об этом. Было предложено, что деньги в конвертах, точно на торжествах, опустят в сейф, который поставят в учительской, а затем отнесут к Шимрит.
К огромной радости Даны, никто не выразил протеста. Ей удалось убить одним выстрелом сразу двух зайцев. С одной стороны, добровольность и анонимность этого предприятия не принуждали никого, но с другой стороны, каждый, кто ощущал себя хоть немного виновным или причастным, не мог отказаться. Таким образом, и сумма должна будет набраться немалая, и совесть учащихся кое-как успокоена.
…Трепещущими руками растроганная до глубины души мать открыла сейф в присутствии Даны Лев в своей осиротевшей, печальной квартире. Они вместе сосчитывали деньги. Многие конверты были гладкими, скрывающими личность дарителя, но попадались и надписанные. Хен и Шели, не скрываясь, положили несколько сотен, причем в одном конверте, словно они были женатой парой. Многие преподаватели тоже расщедрились, даже приложили открытки с пожеланиями скорейшего выздоровления девушке. Симпатичные записочки выныривали и из конвертов одноклассников и одноклассниц Галь. Трудно было сказать, за каким пожертвованием прятался Одед, но несколько анонимных вкладов оказались весомыми. Сама Дана не отступала от других: свою премию она вручила прямо в руки Шимрит, у которой по лицу катились слезы смущения и благодарности. Набранная до сих пор сумма денег несказанно облегчала ее положение, и, может быть, на этом она бы и успокоилась, если бы не один белоснежный конверт. Разорвав его, Шимрит достала чек от семейства Села с суммой, покрывающей почти всю стоимость пансионата.
И мать, и учительница долго плакали при виде невероятной совестности и щедрости Шахара. Обе они давно создали себе о нем худшее мнение, поставили на нем жирный икс за его поступок, считали его недостойным оправдания. И вдруг такое!.. Шимрит захотелось немедленно позвонить родителям парня, поблагодарить их и выразить надежду, что их единственные дети соединятся вновь. Но Дана Лев посоветовала ей этого не делать. Торжествовать еще было рано, убеждала она Шимрит, а бросаться с жадными объятиями на благородный жест юноши – вопиюще поспешно. Сама она тоже была бы рада, если бы ее звездная пара воссоединилась, но, как педагог, она знала, как тяжело и долго продлится этот путь к истокам, и сколько придется Галь внутренне готовиться даже к такой зыбкой вероятности, как просто дружба с Шахаром Села. Однако, вопреки всем этим рассуждениям, обе женщины, для каждой из которых Галь была безмерно дорога, ощущали себя счастливыми оттого, что Бог услышал их молитвы и вернул ей жизнь как наивысший подарок, и к нему приложил деньги на ее выздоровление, от имени ее друзей и знакомых.
И вот, точно в назначенный срок, вся многотысячная сумма перешла из рук воспрявшей духом матери в руки директора пансионата. Взамен, ей письменно и устно пообещали самое передовое лечение, самые лучшие условия, и самое личное и теплое отношение к ее дочери, о которой заботилось так много людей.
* * *За последние несколько месяцев своей жизни Галь Лахав сменила столько разных обстановок и прошла столько тяжких испытаний, что то место, в которое ее, хмурую и по-прежнему замкнутую, доставили, не произвело на нее никакого впечатления. Расположенное посреди леса, с большой ухоженной территорией, состоящее из нескольких длинных двух-трехэтажных построек, вдоль верхних этажей которых тянулись крытые узкие балконы, и множества маленьких домиков, напоминающих деревенские, учреждение вызвало у нее те же ощущения, что и та сумасшедшая тюрьма, которая ей приснилась в день ее исключения из школы. Правда, вокруг всего комплекса тянулась высокая ограда, а на воротах стояли охранники, на которых девушка посмотрела совершенно безучастно. Выражение лица Галь не изменилось и в кабинете директора пансионата. Тот радушно принял свою новую пациентку, и, внимательно вглядываясь в нее, вкратце рассказал ей о своей встрече с ее мамой и о предстоящем ей курсе лечения. Слушая его вкрадчивую речь, девушка, на самом деле, не слышала ни слова. Она машинально заполнила все формы, взяла распечатанный листок с режимом дня, и прошла, вслед за санитаром, в свою комнату.
Время близилось к вечеру, все пациенты были кто на консультациях, кто на занятиях, и домик, отведенный Галь, пустовал. Он состоял из одной большой комнаты в соломенных тонах с зарешеченным окном, в которой стояли, в противоположных углах, две кровати, два стола и стула, тумбочки и шкафа. Над каждой кроватью висела маленькая лампочка, а над окном – большие настенные часы. Боковая дверь вела в душевую и туалет. Окно выходило в сторону леса, и поэтому в этот жаркий апрельский день сюда проникали широкие теневые полосы, создающие приятную прохладу. Это помещение можно было б с легкостью принять за высококлассную студенческую общагу или молодежный дом отдыха, если б не знать, что здесь – нарколечебница.
Галь подавленно поглядела на вещи, аккуратно сложенные на соседней кровати, поставила свой чемодан на пол и свернулась в комок на своей новой постели. Так она пролежала, с раскрытыми глазами, до наступления темноты. Ее никто не потревожил. Видимо, новые доктора возьмутся за нее только завтра, а сегодня она еще могла побыть одна, в покое и тишине.
Царящая вокруг тишина поражала. Со всей огромной территории сюда не доносислось ни малейшего шума, как будто бы для того, чтоб человек смог прислушаться к собственным мыслям. Впрочем, мысли возникали сами собой, точно заполняя собой эту пустоту. Так,
