На санях - Борис Акунин
— Как я тебя понимаю. У меня дедушка сильно болен. В госпитале лежит. Я тоже ужасно за него волнуюсь. — Настя придержала рукав пальто — Марк никак не мог попасть рукой. — Навещаю его по субботам. Хотела расспросить тебя про Панкрата Рогачова. Думала, расскажу, дедушку это отвлечет… Ладно, в другой раз.
Другого раза не будет, подумал Марк. И вдруг выпалил — само выскочило:
— Слушай, а я тоже хотел тебя попросить. Мой отец — я с ним поговорил — про деда, оказывается, почти ничего не знает. А мне интересно. Можно я в госпиталь с тобой схожу? Порасспрашиваю. И потом папе расскажу.
— Конечно можно, — не просто согласилась, а обрадовалась Настя. — Нет, ты серьезно? Это далеко, на Шоссе Энтузиастов. Больница старых большевиков. На метро с пересадками, потом еще на автобусе. Так грустно потом одной возвращаться. Дедушка всё слабее и слабее. Как будто висит на нитке, и она вот-вот оборвется… Ты правда готов со мной поехать?
«С тобой — куда угодно», — чуть было не ответил он. Вместо этого просто кивнул.
— Спасибо. Ты ужасно… милый.
Обняла за шею. Коснулась губами щеки. Щека стала горячей. Застучал пульс — будто прямо в ушах.
Отодвинулась.
— Можно я буду звать тебя Мариком? «Маркс» как-то странно, ты не похож на Маркса. А «Марк» — официально.
— Тебе всё можно, — сказал он вслух.
И что-то в ее глазах мелькнуло. Вопросительное? Удивленное?
Откажется. Скажет: созвонимся, а потом под каким-нибудь предлогом откажется. Зачем я это ляпнул? Всё равно что признался в любви.
Но она после паузы сказала:
— Встретимся в двенадцать на Курской радиальной, в центре зала. В субботу. Хорошо?
— Договорились.
— Запиши мой телефон. Вдруг у тебя что-то изменится.
— У меня не изменится, — ответил он.
И Настя опять посмотрела на него вопросительно, но, кажется, уже не удивленно.
Дожидаясь лифта, Марк трогал щеку. Она была горячая. Не верилось, что всё получилось. Они увидятся. Вдвоем! И… не в дедушке дело. Настя всё поняла. Безо всяких блеющих признаний. Как хорошо он сказал, не по-слюнявому: «Тебе всё можно». Захотела бы сделать вид, что не поняла — пожалуйста. Разойдемся, и больше не свидимся. Но она захотела встретиться. И это… это…
Он не успел подобрать подходящего слова. На лестничную площадку вышел Сова. Его лицо бешено дергалось.
— Сука… Сука! — Голос срывался. — За спиной подкатился… На квартирку посмотрел, слюни потекли? Я у двери стоял, я слышал! Свиданку замесил, гнида. Не про твое хавало ягода, Рогачов! Тебе не светит! Скажу Серому, он тебя по асфальту размажет.
— А чего ж сам-то? — ощерился Марк. Ему сейчас было наплевать и на Богоявленского и на его говнокоманду. — Я вот он, перед тобой. Трусишь?
— Не царское дело — холопов наказывать, — процедил Сова, ненавидяще растягивая тонкогубый рот.
Вот по этой поганой щели Марк ему и вмазал, с разворота, от души. Получилось так себе, кулак только скользнул, но Сова охнул, отлетел, закрыл лицо руками.
— Пусть твой холуй только сунется. Я потом тебя при всех, прямо в аудитории, отметелю. И пусть деканат после разбирается в нашей с тобой вендетте, — бросил Марк напоследок.
Застремается Сова скандала, ему фазер за это башку отвинтит.
Да плевать.
Запустил вниз по лестнице через две ступеньки — как на крыльях полетел.
Никакой он не Берг. И даже не Болконский. Он Тучков-четвертый. Который одним ожесточеньем воли брал сердце и скалу.
Вы побеждали и любили
Любовь и сабли острие –
И весело переходили
В небытие.
КНЯЗЬ ВАСИЛИЙ
Пока ехали в метро, было нормально. Суббота, народу в вагоне немного. Разговаривали. Наврал, что маме, слава богу, лучше. Как бы между делом спросил про Сову — куда, мол, подевался, что-то его в универе не видно. (Богоявленский действительно прогуливал, даже на французском его не было. Наверное не хочет разбитую губу демонстрировать).
— Сова? — переспросила Настя. — А, Савва. Не видела его. И думаю, больше не увижу. Он как-то странно себя повел после того, как ты ушел. Слишком много выпил наверно. Я попросила его уйти.
И больше ничего рассказывать не стала.
Ого, сказал себе Марк, с одной стороны обрадованный, с другой — сильно впечатленный. Оказывается, она не просто принцесса. Может, когда надо, и твердость проявить. «Я попросила его уйти» — и точка. Скорее всего, Сова, накатив еще вина, полез лапаться, чтоб перехватить инициативу — и получил от ворот поворот.
— А как он себя повел?
Налепил ей про него Сова что-нибудь или нет? Про «хавало», про «свиданку»?
— Не будем про это. Неинтересно. — Она слегка наморщила нос. — Давай я тебе лучше про дедушку объясню.
Держалась Настя приветливо и мило, но как с добрым знакомым. Будто не было ни того взгляда, ни поцелуя в щеку.
— У него белокровие. Молодые от этой болезни быстро сгорают, но у стариков она развивается медленно. Он уже три года то в санатории, то в больнице, то снова дома. Но прошлой весной умерла бабушка, и дедушка совсем сдал. Родители наняли ему сиделку. Я тоже стала часто его навещать. Мы очень сблизились. Он такой… трогательный. — Серьезное лицо на миг осветилось улыбкой. — То вспоминает прошлое, то волнуется из-за всяких бытовых мелочей. В нем есть… какая-то загадка. Вот очень старый, очень больной человек, а такое ощущение, будто он будет жить вечно, и смерти вообще не существует. Я про смерть иногда думаю, а он на девятом десятке — нет!
Марк увидел Настю словно по-новому. Девчонки с курса так не разговаривают. Невозможно представить, чтобы они размышляли о подобных вещах!
И возникло странное, тревожное чувство. Даже паническое. Она и так до невозможности прекрасна, я ощущаю себя рядом с ней Акакием Акакиевичем, а она поднимается всё выше и выше. Перестань, пожалуйста, остановись! И так голова кружится.
— Я тоже часто об этом думаю. В четырнадцать лет прочитал одну японскую книжку, у отца на полке стоит. Там написано: просыпаясь утром, прежде всего думай о смерти. И проживай день так, словно он последний. Не в смысле — трясись от страха, что сейчас умрешь, а в смысле не суетись, не мельтеши. Не получается, конечно. Жизнь есть жизнь. Но иногда надо встряхиваться.
— Нет, я про такое не думаю, — покачала головой Настя. — Просто боюсь, что случится что-нибудь, и всё, ничего больше не будет… Ты сказал «у отца». Но ведь писатель Рогачов твой отчим? Папа говорит, что дедушка твоего родного отца тоже знал. Удивительно.
