На санях - Борис Акунин
— Ну, пойдем к нашим. Я скажу, кто ты, а потом сам со всеми познакомишься.
Марк внутренне подобрался. Осмотр квартиры произвел на него гнетущее впечатление. Это был мир, в котором разночинцам вроде него не место. А рядом с Настей он ощущал себя каким-то титулярным советником из романса. Он робко в любви объяснился, она прогнала его прочь. Сейчас войдешь — и уставятся все эти мажоры, вмиг срисуют по одежде, что́ он собою представляет, копеечный пижон в румынском кримплене. Хоть бы там был полумрак…
Зараза. В комнате горел довольно яркий свет, и не от люстры, а светился периметр всего потолка — в американском фильме такое было. И всё помещение устроено по-заграничному: с одной стороны деревянная кухонная стенка, параллельно ей барная стойка, на ней накрыт фуршет, а вся остальная часть большущей комнаты — кресла, диваны, два журнальных столика. В углу охрененный музыкальный центр, мигает разноцветными огоньками, из стереоколонок мурлычат «Битлз».
Но интерьер Марк срисовал неотчетливо, его можно рассмотреть и потом. Главное — что тут за контингент.
Все синие и голубые, в фирменных джинах, двое в замше, один вообще в лайковом пиджаке. На подоконнике Сова в офигенной джинсовой жилетке, сделал рукой «хай». Остальные незнакомые. Три парня, пятеро девиц.
— Это Марк, — сказала Настя. — Теперь все в сборе. Дим, открывай шампанское и произноси речь. Сестра я тебе или кто? А потом сразу перейдем от официальной части к песням и пляскам.
Вот он, настоящий аристократизм, подумал Марк. Почувствовала, что меня в незнакомой компании корежит, и сразу вывела из-под прожектора. А еще она единственная здесь не в джинсé. В своем длинном жемчужном платье похожа на королеву.
Парень в сверкающем кожаном пиджаке выглядел самым старшим, лет двадцати пяти.
— Люсьен, ты на разливе, — сказал он сидевшей рядом телке, тоже на возрасте, очень нехило одетой. На джинсах вышиты цветы — такое в «Березе» не купишь.
Хлоп, хлоп! В ловких руках одна за другой открылись две бутылки. Люсьен разливала шампанское по десяти бокалам.
Марк поручкался с Совой.
— Это Настькин фрер, — шепнул тот. — Работает во Внешторге, по нефтянке. А его мадам — дочка завсектора ЦК. В отпуск приехали, из арабских Эмиратов.
— Ясно. Остальные кто?
— Две ее институтские подружки — вон та сисястая и страхолюдина. Толстый в «райфле» тоже инъязовский. Они его зовут Божок, у него фамилия Божко. Он мне не конкурент. Со страхолюдиной кадрится. Ну и вообще. Вроде Фреда, фигароздесь-фигаротам. Польская группа. — Богоявлянский презрительно скривился. — На диване — школьные френдýшки. Советую взять на прицел кого-то из них. Обе, сам видишь, на мордалитет вполне себе. И упакованы по люксу. Анкетные данные пока не установил, но сто пудов какие-то инфанты. У них, в Седьмой английской, пролетариата не водится. Сисястая, конечно, тоже ничего, хотя вряд ли голубых кровей — батничек стремноватый. Но, как гласит русская народная мудрость: етиться — сгодится. У меня план такой. Когда погасят свет, начнутся танцы-обжиманцы, возьму принцессу за жабры. Пора. И ты, Маркс, давай не теряйся.
«Да ты похоже меня от Насти отруливаешь, советчик хренов. Насторожился, что она на день рождения пригласила и что долго по квартире водила», — подумал Марк. Мысль была лестная.
Все собрались у стойки, взяли бокалы. Марк цапнул бутербродик: слой сыра, слой салями, сверху оливка, и воткнута деревянная палочка. Называется «канапе», шик! В институте ничего не жрал, живот подвело.
— Обожаемая сестренция, — сказал старший брат, обхватив Настю за плечо. — Ты стала совсем большая. Двадцать один год — это уже настоящее совершеннолетие, даже у нас в Объединенных Арабских Эмиратах. Девице знатного рода по такому случаю дарят белую верблюдицу. Тебе, как ты знаешь, наш благородный родитель, да хранит его Аллах, тоже обещает подарить верблюдицу на окончание института — уж сама выберешь, какого цвета…
— Супер, — шепнул на ухо Савва. — Будем с тачкой.
— …Но на верблюде надо уметь ездить. Поэтому мы с Люсьенкой приготовили тебе подарок…
— Дим, ты же знаешь! Никаких подарков! — перебила его Настя.
— Спокуха, сеструха. Подарок нематериальный. Люсь, давай!
Жена брата (как их называют — сноха?) торжественно вынула перевязанный ленточкой конверт.
— Внеочередная запись на курсы вождения при — внимание! — хозотделе ЦК КПСС. Добыта через горячо обожаемого тестя.
— Сдашь с первого раза, там на экзаменах не режут, — сказала Люсьена, целуя Настю.
— Ну, выпьем за то, чтоб всю жизнь на хорошем верблюде кататься и ни разу не свалиться! — провозгласил брат. — Арабский тост.
Марк выпил, отправил в рот еще три канапешки: с белой рыбой, с красной икрой и с каким-то сладковатым паштетом. Настроение было угрюмое. Вы все тут по жизни на хорошем верблюде прокатитесь, по накатанной дорожке, по золотому песочку.
Ослепительный брательник со своей ослепительной цековской половиной попрощались с Настей — они отправлялись на какой-то свой, наверняка тоже ослепительный сейшн. Настя их с Марком даже не познакомила. Ну и плевать.
Уходить надо, мрачно думал он, наливая из бутылки белого вина — какого-то непростого, французского. На кой мне эти эмпиреи. Настя, конечно, волшебная, да не по Сеньке шапка. Нечего себя растравливать. Начнутся танцы, Сова станет ее лапать и облизывать. Видеть это будет невыносимо.
— Божок, давай живой музон! — крикнула герла, которую Богоявленский назвал страхолюдиной. Носатая, с маленькими густо накрашенными глазами, но в джинсовом костюме, и из кармашка торчит зеленый «мальборо». — Сначала — «Счастья нет».
Богатая и уродливая Жюли Карагина — вот это кто. Которая за свои миллионы требовала от жениха выполнения всех предписанных ритуалов любви.
Круглощекий Божок (прямо скажем, не Борис Друбецкой) щелкнул каблуками, лихо тряхнул головой.
— Цего хце ясновельможна пани, тего хце Бог!
Он выключил маг, сел к пианино (Марк только теперь увидел, что в углу стоит белый — фигасе, как в кино! — музыкальный инструмент), пухлые пальцы легко пробежали по клавишам. Играл Божок классно, а запел уверенным, хрипловатым голоском.
Счастья нет-нет-нет,
И монет нет-нет,
И кларнет нет-нет не звучит.
Головой вой-вой
Не кивай в ответ –
Всё равно твоё сердце молчит.
Слушали его с удовольствием, а Настя даже тихонько подпевала.
Настроение стало еще хуже. После того как Сова отозвался о толстяке с таким презрением, Марк мысленно поставил инъязовца ниже себя, а оказалось, у него вон какой козырь. Выходит, наш номер здесь последний.
Сколько драм-драм-драм,
Телеграмм грамм-грамм
Завтра будут кричать по стране
Кораблям блям-блям,
Городам дам-дам
И вам, мадам, дам-дам обо мне.
И виртуозный проигрыш,
