Тут мой дом - Эльчин Сафарли
Электричка подъезжает к следующей станции, женщина достает из сумки носки, кладет рядом со мной. «Они чистые, моего внука. Надень, а то заболеешь». Встает, идет к выходу. В растерянности и с опозданием сказал ей спасибо, она вряд ли услышала. Беру носки, у меня дома такие же – темно-синие, в широкую полоску, немного колючие. Надеваю. Мне теплее.
* * *
Открываю глаза: я на даче, в нашей с братом комнате, под одеялом, мне холодно. За окном солнце. На ковре спит Гоша (ого, дедушка разрешил ему в дом!), с шифоньера на меня глядит Косатка. «Привет. Я скучал по тебе», – хочу ей сказать, но сил не хватает, проваливаюсь в сон.
…Летнее утро, мы с папой в плавках, лежим на берегу, песок горячий, жарко. «Пап, окунемся?» На нем квадратные солнечные очки, темные, глаз не видно. «Мы только из воды, Амир, давай немного позагораем». Надвигаю на лицо желтую панаму, раскидываю руки и ноги, закрываю глаза.
Мама дала нам с собой воду и холодные персики, они в пакете под полотенцем, но вставать лень. «Пап, ты спишь?» Он снимает очки, поворачивается ко мне. «Нет. Хочешь воды?» На папиных плечах следы от ракушек. Он не такой загорелый, как я – редко приезжает на дачу. «Не… Пап, мне сегодня приснился страшный сон».
Папа встает, берет персик, снова ложится рядом, кладет голову мне на живот. «Что в нем было?» Хочу стряхнуть с его мокрых волос песок, бесполезно – прилип. «Приснилось, что вы с мамой расстались и ты уехал в другой город. Не звонишь, не приезжаешь. Начинается землетрясение, наш дом рушится, а тебя нет».
Папа приподнимается на локте. «Ничего себе, Амир, настоящее кино! Если серьезно, действительно может случиться, что меня не окажется рядом. Могу быть в другом месте, в другой стране или еще дальше. Но это не значит, что я не с вами. Есть нечто выше и сильнее того, что мы можем себе представить, больше того, что может присниться, например, связь ребенка и родителя. Кажется, я сложно сказал?.. Пошли окунемся».
Папа вскакивает, с разбегу ныряет. Я за ним.
…Чья-то теплая рука на моем лбу. Папа? Мы еще на море? С трудом открываю глаза, за окном темно, горит ночник, на краю кровати сидит дедушка. Он встряхивает градусник, кладет мне под мышку. «Я дал тебе лекарство, надо замерить температуру».
* * *
Я проснулся посреди ночи, ничего не болит. Снял мокрую майку, подошел к шифоньеру (Косатка, мне лучше!), надел новую. Чувствую тепло натопленной дедушкой печки.
Он оставил в углу железное ведро, чтобы я не ходил далеко, если захочу в туалет, и не стал закрывать дверь, чтобы услышать, если я его позову.
Дедушка лег на диване в столовой, вижу его ноги, он храпит. Ему «подпевает» Гоша, который лег под окном – видимо, там прохладнее. Непривычно видеть в доме пса. Раньше дедушка не пускал его дальше порога. Ха, ради этого стоило приболеть!
На часах три двадцать утра, беру с подоконника первую попавшуюся книгу. «Трое в лодке, не считая собаки», я ее так и не дочитал. Листаю, натыкаюсь на абзац, который кто-то обвел карандашом.
«Ночь кажется исполненной силы и утешения. В присутствии великой ночи наши маленькие горести куда-то скрываются, устыдившись своей ничтожности… Ночь, как великая, любящая мать, положила свои нежные руки на наш пылающий лоб и улыбается, глядя в наши заплаканные лица. Она молчит, но мы знаем, что она могла бы сказать, и прижимаемся разгоряченной щекой к ее груди. Боль прошла».
Вспоминаю городскую квартиру и то, как тайком от всех забирался на подоконник послушать ночь. Вспоминаю брата, бабушку, маму и папу. Необъяснимое чувство обиды по-прежнему вырывается из меня нежеланием их видеть, слышать. Будто они, пусть и непреднамеренно, разбили то, что я берег. Нужно время пережить потерю.
Дедушка прочувствовал меня, как никогда раньше; за эти дни на дачу никто не приехал.
* * *
Терпеть не могу куриный бульон. Не хочу расстраивать дедушку, поэтому, зажав одной рукой нос, съедаю всю тарелку. «Бульон пойдет тебе на пользу. Ты здорово простудился, но все позади, вон уже в сад рвешься».
Дедушка обещал: если выпью весь бульон, он пожарит мне картошки. Хрустящей, желтенькой, тонкой. Чистит картофель, нарезает, складывает в миску. Посыпает солью, перцем, куркумой и перемешивает. На огне шкворчит сковорода с топленым маслом.
– Деда, сколько дней я тут? Столько спал, что запутался во времени.
– Три. Предлагаю к концу недели вернуться в город. Школа. Да и домашние переживают.
– Переживают?
– Да. Я раз в день хожу к Фархаду Гамбаровичу, звоню им. Они хотели приехать, я попросил оставить нас вдвоем. Тьфу, втроем, Гошу с непривычки не посчитал. Кстати, скоро и нам проведут телефон, обещали к Новому году.
– Деда…
– Да, сынок.
– Я злюсь на них. Больше на папу. Я так сильно злился, что не выдержал и сбежал сюда. Прости, если напугал.
– Тут твой дом. Ты приехал домой. Всегда хочется домой, когда с миром нелады.
– Как мы будем жить дальше? Без папы.
– Ты ответил на свой вопрос, Амир. Будем жить.
– Папа переедет на другую квартиру…
– Он может жить в другом месте, но он все равно часть нашей семьи. Мы можем не понимать поступков близких, но от этого мы не перестаем их любить. Я тоже расстроен. Но, когда меня переполняют эмоции, я напоминаю себе, что дети – лишь гости в жизни родителей. У них своя история, свой полет… Когда ты лежал передо мной с температурой, я чувствовал себя виноватым…
– За что?
– Я оставил вас в сложный период. То ли старость, то ли усталость, то ли упущение… Не знаю. Нет этому оправдания.
– Деда…
– Что?
– Я тебя люблю. Сильно-сильно.
– И я тебя, Амир.
– …
– Я решил вернуться в город, жить с вами. На работу буду ездить на электричке, выходные будем вместе проводить здесь. В будни за дачей присмотрит Газанфар, трудолюбивый парнишка, живет по соседству. Ему можно доверять. С нами в город поедет и Гоша, бабушка уже знает.
– Ура!
23. Во сне я вижу нас у моря
Предполагаю, что в прошлой жизни Гоша был собакой автомобилиста. У них с хозяином не было адреса, жили они в машине, путешествовали по серпантинам и равнинам, не привязываясь ни к местам, ни к людям. Деньги зарабатывали тем, что подвозили случайных попутчиков, кто что даст – хватало на топливо, еду,
