Аттестат зрелости - Илана Петровна Городисская
Парень в безумии взглянул на, наконец-то, узнавшую его наркоманку, никак не оставлявшую своей дьявольской претензии, и не знал, что ответить.
– Ведь ты ж хотел меня, болван, – продолжала Галь, в которой вместе с грубой похотью зажглась издевка. – Вот она я, перед тобой! Я – вся твоя. Бери и пользуйся!
Одед, в полном смятении, прижал одну руку к сердцу, а вторую выставил перед собой, словно стараясь отгородиться от нее. Нервная дрожь охватывала его все больше и больше, колени подкашивались. Когда-то он ее хотел, боготворил, но не сейчас, и не такой! Нет, ни за что!
– Бери меня! Ведь это твой последний шанс! – повторяла Галь, притянув его к себе за талию и быстро расстегивая его ремень. – Как долго ты о нем мечтал? Пять лет? Три года? Разве тебе еще не надоело дрочить на мою фотографию? Иди же ко мне!
Она раздевалась на ходу, заодно борясь с ним за каждый лоскут его полуснятой, пропитанной дождем и потом одежды.
– Иди ко мне, бери меня, хоть ты и не Шахар. Мне сегодня хочется мужчину, не важно какого!
"Такого не может быть!" – думал Одед, вспоминая сцены изнасилования девчонки, которая теперь собралась изнасиловать его. Он почти дрался с нею, с трудом удерживая на себе свою одежду. Не так, не так он себе это представлял все эти годы, не в таком состоянии воображал себе Галь, отдающуюся ему. Сейчас ему было и страшно, и омерзительно. Да, он мог позволить себе взять ее, но знал, что в этом акте не будет его души. В сущности, он сравнится с Наором и его бандой.
Но Галь, как ни странно, это не волновало. Она все неистовей набрасывалась на него, каталась с ним, который был сильней ее во много раз, по кровати, лапала его между ногами, как будто бы это она была самцом, а он – запуганною самкой, и, не слыша собственного голоса, кричала:
– Импотент! Недоносок! Гомик! Вот же я, идиот, я тебе отдаюсь! Я наконец-то захотела переспать с тобой!
Она снесла на пол подушку, пнула прикроватный столик, била кулаками в матрас, в стену, грызла и комкала одеяло, ловила в него парня точно в сеть, и, не смолкая ни на миг, раздражала его ошалелыми выкриками:
– Ты так и будешь продолжать на меня дрочить? Может быть, это то, что тебе подходит? А? Решай! Скорей! Давай, бери меня, пока я отдаюсь тебе! Сейчас, или никогда больше!
Одед, изворотившись, оторвался от нее, как мог запахнулся в свою одежду, и начал бегом отступать. Но не тут-то было! Остервенелая девчонка помчалась за ним, вцепилась вновь в его штаны, почти содрала их с него, и дико, дико повторила:
– Сейчас, или никогда больше!
Собрав остаток своих сил, Одед Гоэль отбросил женщину-вамп на кровать, так, что она чуть не ударилась о стену головой, рывком застегнул штаны и ринулся вон из проклятого дома. Вослед ему летели оскорбления, приправленные жутким грохотом, которые долго гремели в подъезде и даже на улице. Когда парень пробегал мимо окна ее комнаты, оттуда, ему в догонку, с треском вылетела настольная лампа, разнеся стекло на десятки мелких осколков, которые смешались со струями дождя и со звоном опали на мокрую землю.
В некоторых других окнах тотчас загорелся свет, показались недовольные заспанные лица соседей, раздались тревожные вопросы. Но юноша не видел никого. Он бежал, не оглядываясь назад, словно спасаясь от стихии.
Галь же, расправившись со всеми тяжелыми предметами в комнате, принялась за свою одежду и обувь. Первое, что попалось ей в руки, был ее маскарадный плащ. Галь разорвала его в клочья. Потом она схватила и стала трясти свои сапоги, в одном из которых пронесла сюда кокаин. Адский порошок сам выпал ей прямо под ноги.
Это был сравнительно небольшой пакетик, приблизительно на две фаланги ее указательного пальца, именно благодаря своим размерам поместившийся в потайном кармане куртки Ицика. Но разошедшаяся Галь уже не помнила об этом и действовала чисто инстинктивно, видя перед собой лишь вожделенный порошок, заманчиво белевший в целлофане. Не раздумывая ни секунды, она его весь высыпала на письменный стол и с облегчением втянула, словно пряный весенний воздух.
Внезапно взгляд ее погас, что-то липкое закапало из носа, конвульсии пробежали по телу, очертания комнаты закружились, рассыпались, и в один миг куда-то провалились. Девушка, как подкошенная, свалилась ничком на пол, посреди устроенного ею бардака и осколков стекла. Ее колени несколько раз судорожно дернулись, и она застыла.
Если бы кто-нибудь в этот момент вошел в распахнутую квартиру и заглянул в эту комнату, то увидел бы распростертое на заваленном разными сломанными предметами полу иссиня-белое тощее тело, покрытое следами побоев и насилия, из-под головы которого вытекала страшная розовая смесь крови и обильной пены. Это была первая красавица школы, прилежная ученица, талантливый оформитель, счастливая влюбленная и хорошая мамина дочка Галь Лахав, ставшая тем, во что ее, меньше, чем за быстротечную зиму, превратила человеческая подлость.
Третий семестр
Зачем-то я это прошла
В другой, второй по счету, жизни.
И.Г.Глава 1. Второе рождение
Это место никак не могло быть «Подвалом»! Откуда там вдруг появилась дощатая эстрадка, на пыльное покрытие которой с высокого карниза падал очень плотный пурпурный занавес с ярко-желтой бахромой и кисточками по краям? Почему на этой эстрадке лежали вразброс музыкальные инструменты: барабаны, гитара, скрипка, саксофон, контрабас? Галь не помнила, чтоб это столь знакомое ей заведение когда-либо служило концертным залом!.. А куда подевались стойка, бильярдная, рыжая и прочие официантки? И с каких это пор «Подвал» распологался в совершенно неприметном закутке на автовокзале, и походил скорее на большую кухню, чем на ресторан? Вдоль невзрачных стен тянулись лавки, вроде тех, что в спортивном зале в их школе, а посередине помещения стояли три составленных вместе грубых стола. И все.
Полукухня-полутеатр? И все это – ее "Подвал"?
Девушка ошеломленно осматривала заведение, опасаясь, что не туда попала… Она бы сразу же ушла, если бы не одно обстоятельство. За одним из трех столов, обернувшись лицом к ступенькам, возле которых переминалась с ноги на ногу вошедшая, сидел Шахар. Перед ним на столе стояла белая миска с кое-где облупленной эмалью, на которой лежала остывшая куринная грудинка без приправ и без гарнира.
Почему-то Галь нисколько не удивило его присутствие. Она даже отнеслась к этому глубоко безразлично. Все, что в ней шевельнулось при виде парня, это обычная приветливость, смешанная с холодком. Но зато ее поразило другое: какая-то невыразимая тоска, печаль, подавленность в его глазах.
Она подошла к столу, села на лавку, и со сдержанной улыбкой заговорила с одноклассником. Но Шахар был настолько же подавлен, насколько безмолвен. Только голубые глаза
