Аттестат зрелости - Илана Петровна Городисская
У Одеда потемнело в глазах. Вся нелепость его поступка предстала ему во всем блеске в одной последней фразе Шахара. О каком его возвращении к Галь можно было рассуждать, когда ему было, в принципе, все равно, кому она отдастся? Он сам, этой фразой, ее отдавал, как когда-то очень дорогую, но изношенную одежду. Одеду сразу стало ясно, насколько Шахар на самом деле дорожил своей, пусть даже бывшей, подругой, любившей его до потери сознания. Неужели он был таким все эти годы? Или же это недавние события отточили его и без того непростой характер, превратив его жесткость в жестокость, рассудительность – в голый прагматизм, постоянство в чувствах к Галь в бесчувственность? Да, такого парня могла выдержать только такая же девушка, как и он сам! Какою, видимо, и являлась Лиат. Иначе, Шахар ни за что не признал бы ее своей новой официальной девушкой.
Он дрожащей рукой отодвинул недопитый чай и встал с кресла. Его блуждающий взгляд встретился со взглядом Шахара. Никогда он еще не находился настолько близко к своему недавнему другу, члену их бывшей шестерки, и в то же время – настолько далеко от него.
– Вижу, я действительно ошибался, – проговорил он как в тумане, словно обращаясь к себе. – Боюсь, мне не стоило сюда приходить.
– Одед, – убедительно сказал, смягчившись, Шахар, – ты можешь приходить сюда когда угодно и сколько угодно, беседовать со мной на любые темы, только эту – оставь. Если тебе трудно понять, как я смог отказаться от Галь и связаться с Лиат, прими это как данность. Я, действительно, начал новую жизнь, и не намерен пока сходить с этого пути.
И, словно в подтверждение его слов, раздался телефон. Это была Лиат, с вечеринки. С того конца провода доносились звуки музыки, звон посуды, громкие голоса. Судя по разговору, она интересовалась, чем Шахар был занят, ибо тот, не раздумывая, ответил: «отдыхаю». Они еще немного потрепались, – правда, Шахар был немногословен в своих ответах, – пожелали друг другу спокойной ночи, и Лиат повесила трубку.
Одед терпеливо ждал, пока они договорят, поскольку ему, все-таки, не хотелось уходить не прощаясь из этого дома. Он старался никогда не жечь мостов, в отличие от других, тех, кого он упомянул в стихотворении, сочиненном по пути сюда. Шахар Села уловил его желание.
– Не разочаровывайся во мне, – сказал он ему на прощание. – Просто мы с тобой слишком разные. Тебе сложно встать на мое место. Все эти сакраментальные фразы о Боге не для меня. Не потому, что я не верю в Бога, а потому, что для меня он другой, в других вещах. В этом нет ничего плохого. Конечно, мне было бы гораздо приятней, если бы мы лучше понимали друг друга, но, если в этом ничего нельзя изменить, то нам придется уважать представления друг друга о жизни. Может быть, когда-нибудь мы еще вернемся к этой теме, – добавил он с улыбкой, – но сейчас мне бы хотелось закрыть ее. Не сердись, если что-то не так. И поверь: я, действительно, очень ценю твой поступок!
Они расстались дружеским рукопожатием, но оба поняли, что им вместе больше делать нечего.
* * *Когда Одед ушел, Шахар почувствовал, что у него снова разболелась голова. Дико разболелась. Молодой человек крепко сжал ее ладонями и просидел так около получаса, будучи не в силах двинуться с места. Когда его мама зашла к нему и спросила, о чем они с Одедом спорили, Шахар ничего не смог сказать, ибо он отгонял от себя любое воспоминание о том, что недавно произошло в его комнате. Он лишь попросил таблетку от головной боли и лед. Ледяные компрессы вместе с таблеткой всегда ему помогали после травмы. Так было и на этот раз.
Орит Села посидела с сыном в обнимку, ожидая, когда его боль не отпустила, не задавая никаких других вопросов. Потом поцеловала его в щеку и оставила одного, в полном покое, как советовали врачи.
Шахар тотчас воспользовался своим уединением. Он прилег на кровать, и сам не заметил, как уснул, хотя было еще относительно рано. Разбудили его глубокая тишина и полный мрак в комнате и в квартире. Уже давно перевалило за полночь. Из другого конца пентхауза, там, где распологалась родительская жилая единица, доносилось их мерное посапывание.
Сперва парень не понял, где он и что с ним произошло. Голова его прошла, а тело слегка ежилось от ночного холода. Обстановка была нестандартной для этого времени суток, что немного ошарашило его. Потом, оглядевшись, он увидел на себе дневную одежду и свою нерасстеленную постель, и вспомнил все. Тотчас приготовив себе постель, юноша разделся и лег под одеяло, но вдруг усталость его словно рукой сняло. Он попытался вновь расслабиться и заснуть, но ничего помогало. Навязчивые мысли, навеянные приходом одноклассника, только сейчас возникли и закружились в голове Шахара, лишая его покоя.
Он встал, с силой откинув одеяло, будто оно его кусало, вышел, стараясь не шуметь, на кухню, налил себе полный стакан воды и выпил его залпом. Затем налил второй стакан, вернулся с ним в комнату и замер рядом с окном, выходящим на широкий балкон. Из овещенного фонарями пространства на пол и стены комнаты ложились причудливые бледно-янтарные и голубовато-серые тени, в свете которых она казалась больше, холоднее и словно уходила куда-то вглубь. Шахар долго, до мороза по коже, смотрел на эти тени, наползающие на его смятую кровать, шкаф, письменный стол, и ему вдруг показалось, что здесь чего-то не хватает. Да, там, где слабый блик уличного света образовал на столе длинную полосу, раньше стояло нечто очень близкое, важное, почти святое. Фотография Галь. Не та, которую он сделал сам, а подлинник, великий подлинник, спрятанный им куда-то вместе с другими ее изображениями после предательства.
Шахару показалось странным, что он лишь сейчас вспомнил об этом снимке. Наверно, этому была веская причина. Сегодня, – то есть, вчера, – к нему приходил Одед с просьбой вернуться к отверженной им возлюбленной. Неуместная, жалкая, нереальная просьба! Как он мог вернуться к человеку, находящемуся неизвестно где? Ее выгнали из школы, и с тех пор она исчезла. Для него… Или не только для него… Какая разница! Железные ворота времени захлопнулись за ее спиной. Она оказалась по другую их сторону, в другом измерении событий и сроков, и высокая стена разделила их навеки.
Хотя, не было ли так все время, на самом деле? Ведь они с Галь всегда были диаметрально противоположными. Как правило, противоположности
