Аттестат зрелости - Илана Петровна Городисская
Это было первое, что промелькнуло в его мозгу, самая объективная спасительная фраза.
– Я так и знал, что ты это скажешь, – отозвался Одед еще тише.
– Значит, я все сказал, – подхватил облегченный Шахар.
Одед Гоэль приподнял голову и пристально посмотрел на товарища.
– Ты влюблен в Лиат? – спросил он.
На лице Шахара изобразилось раздражение. Он резко поменял положение на диване и ответил как можно сдержанней:
– Какое это имеет отношение к разговору? Ты же знаешь, и все теперь знают, что Лиат – моя девушка, в полном смысле этого слова. И потом, она – одна из немногих, кто не отвернулись от меня по неясным причинам, вроде Шели и Хена. Эти двое совершенно разочаровали меня, – прибавил он с нескрываемым огорчением. – То, что Шели вдруг поссорилась с Лиат, еще можно понять. Но чем именно я им стал неугоден – не знаю, и унижаться, выяснять это, не собираюсь. Великая дружба – всего-навсего пустой звук, – заключил он еще печальней. – Бред какой-то. Так вот, Одед, как бы ты ни относился к Лиат, знай, что лично я отношусь к ней как к моей официальной подруге, что бы за этим ни стояло.
– Позволь спросить, что же стояло за твоим отношением к Галь, которая была твоей официальной подругой именно тогда, когда ты сходил на сторону? – набрался наглости Одед, уязвленный прагматизмом Шахара Села до глубины души.
Тот едва удержался от вспышки негодования. Одед был, все-таки, своим парнем, и грубить ему было нехорошо. Поэтому Шахар, обуздывая себя, заходил по комнате, и, остановившись у окна, произнес с вдохновением, столь же огромным, как и его желание, чтоб все это уже закончилось:
– Это был великий грех, но и великое спасение. Тебе этого не понять. Когда-то я тебе сказал, что ты – наивная, романтичная душа, и повторяю тебе это и сейчас. Если бы ты, также, как я, провел с Галь несколько лет кряду, то не задавал бы мне такого вопроса.
– По-моему, ты и сам не знаешь ответа на него, – возразил молодой человек, не вставая с кресла. – Ты даже не хочешь определить, что же ты чувствуешь сейчас по отношению к Лиат.
– Пожалуйста, не нарывайся! – рассердился Шахар, поворачиваясь к нему. – Я ведь не лезу в твои личные дела, так вот и ты не лезь в мои!
Одед смиренно промолчал. Он протянул руку за полуостывшим чаем и начал пить его маленькими глотками.
Окрик Шахара его не обидел, ибо он был готов к его жесткой реакции. С одной стороны, он очень хорошо понимал его, но с другой – заботился о Галь, своей возлюбленной, ради счастья которой терпел сейчас это унижение. Он не знал, чем объяснить внезапную привязанность ее бывшего друга к Лиат, зато ясно увидел одно: что Шахар, в принципе, давно перестал ее любить, и что взывать к его воспоминаниям о том, какой была красавица Галь Лахав в прошлом, было тщетным занятием.
С горечью вспоминая все слова Хена по поводу их компашки, Одед еще больше сознавал, почему их «неразлучная» шестерка была обречена на развал. Пять лет "великой дружбы", как высказался Шахар, оказались пятью годами разрушительных иллюзий. Они все оказались заложниками друг друга, и, когда одно звено цепи распалось, сразу же рассыпалась и вся цепь. Когда-то он, кажется, говорил об этом и самой Лиат, но не в его праведных силах было повлиять на ход событий. На все было провидение.
Огромная волна жалости к товарищу смыла вскипевшую было ярость Шахара. Он сел рядом с ним и положил ему на плечо руку.
– Одед, – начал он обтекаемо, – клянусь, я очень уважаю твой рыцарский поступок, и не хотел тебя обидеть. Я считаю, что ты – один из тех уникальных людей, которые меньше всего заслуживают, чтобы их обижали. Но, согласись, тут дело настолько личное, что не тебе влиять на его ход. Пойми, это просто такая судьба. Мы с Галь сойдемся опять лишь в том случае, если это будет угодно нашим судьбам. Если же все останется как сейчас, то значит, мы и не были суждены друг другу.
Одед неловко ухмыльнулся. С каких же пор этот увереный в себе и в своих планах на жизнь «супермен» поверил в судьбу? Может, ему просто стало выгодно объяснять ею бардак в его личной жизни?
– Шахар, если ты веришь в судьбу, – сказал он, – то ты должен заодно верить в Бога. А он от нас потребует когда-нибудь отчета. Когда-нибудь он, через какие-то обстоятельства в твоей жизни, спросит тебя, почему и за что ты предал твою первую любовь. И это будет тебе местью.
Шахар вздрогнул. Он вспомнил проклятия, отпущенные ему истеричной Галь. Те жестокие фразы, зазвучавшие совершенно по-новому из уст совершенно поразившего его сегодня Одеда, ошеломили его снова.
– Думай, что говоришь! – встрепенулся он в ужасе. – Мне еще нет восемнадцати! А когда мы с Галь начали отношения, то были еще совсем малолетками. Что бы между нами ни произошло, мне не за что каяться перед Богом! Тем более, что я уже слезно извинился перед Галь, на коленях. Если крепко подумать, жизнь может посылать нам такие тяжкие испытания, что мое расставание с Галь покажется детским лепетом. Нам скоро в армию. Что может там произойти? Да все, что угодно! Потом – карьера. Я готовлюсь поступать на юридический. Знаешь ли ты, по какой тонкой, роковой грани приходится подчас проходить юристам? Если за каждый мой ход мне предстоит отвечать перед Богом, то зачем мне вообще заниматься этой профессией? Это же идиотизм! Повторяю: мне только семнадцать лет, и Галь была моей самой первой серьезной связью!
– Бывают и бессрочные связи, – парировал Одед Гоэль. – И потом, ты сам сказал, что это был великий грех.
– А я уже и расплатился за него, – надменно отозвался Шахар. – Сполна! Я начал новую жизнь. И давай прекратим, наконец, этот бессмсленный разговор!
Он был разъярен настолько, насколько может быть разьяренным хладнокровный человек, каким он являлся: взгляд его голубых глаз отливал сталью, бицепсы напряглись, кулаки сжались, слова вылетали отточенно и громко, словно пули. Визит Одеда, их беседа становились ему все нестерпимей. Кем возомнил себя этот несчастный, чтобы читать ему мораль? Пророком, что ли? Если да, то ему не помешало бы вспомнить, чем кончали знаменитые библейские пророки, которых они изучали в школе. Да и имел ли Одед, никогда еще даже не спавший с девушкой, представление о том, что говорил? В другой ситуации Шахару было бы впору снисходительно отнестись к речам своего странного товарища, но сейчас они в нем вызывали одно лишь восстание.
– Ты сам настолько побоялся согрешить, –
