Фасолевый лес - Барбара Кингсолвер
Жизнь в «Республике» нисколько не напоминала «Сломанную стрелу», где единственным свидетельством того, что ты не умер, были постоянные перепалки между старой миссис Ходж и Ирэн. Жизнь кипела в центре Тусона: днем секретарши цокали высокими каблуками по тротуару, навстречу им важно шли банкиры и адвокаты с туго затянутыми галстуками; вечером на центральную улицу вываливались проститутки в таких прикидах, какие вам и не снились. Там была одна, которая носила мини-юбку, сделанную как будто из фольги для запекания, и каждый день – новые чулки: в сеточку, разных цветов, а на одних сзади по всей длине шли самые настоящие бантики. Звали ее Шерил.
В центре города были и другие обитатели, только жили они не в «Республике», а либо на автобусной остановке, либо просто на тротуаре, напротив принадлежавшего Красному кресту Центра плазмы крови. Эти люди спали прямо в одежде. Я знала, что, поселившись в «Республике», я поднялась лишь на несколько ступенек выше, чем эти люди, но я хотя бы спала в пижаме.
Была там еще одна группа людей. Они явно не были нищими, но одежду носили такую, какую приличные люди либо выбрасывали, либо кому-нибудь отдавали. Надевать такое в школу не стоило – лучше уж прийти голышом, чем в юбке-клеш с аппликацией или чем-то типа того. Такие люди стояли в очередях перед стойками буфетов и кофеен и, потирая друг другу загривки, говорили:
– У тебя здесь накопилось напряжение…
Как правило, эти люди жили не в центре – у них были студии и галереи в пустых заброшенных магазинах «Джей-Си-Пенни». На некоторых кирпичных фасадах даже старые вывески еще сохранились.
Поначалу я не имела ни малейшего представления о том, что происходит в этих зданиях. Мимо одного я проходила каждый день и видела там, в центральной витрине, две вещи, совершенно удивительные. Они походили на круглые бомбы в ящике с мокрым песком, причем, вся картинка была заморожена прямо посреди взрыва: ба-баааах! Наконец я уже не могла бороться с любопытством и вошла внутрь. Бояться было нечего – это же не какой-нибудь шикарный универмаг типа «Вулворта».
Внутри оказалось еще больше таких штук, причем одна из них была даже выше меня и похожа на куст, тоже из замороженного песка. На дальней стене висела еще одна такая штука, вырывающаяся из металлической рамы, а под ней какая-то женщина писала что-то на прикрепленной ниже карточке. На женщине были розовый свитер, белые гольфы, розовые туфли на высоком каблуке и обтягивающие брюки из шкуры розового шелкового леопарда. Она подошла к нам с блокнотом в руках, многозначительно глядя на хваткие черепашкины ручки, которые, я гарантирую, находились достаточно далеко от песчаных штуковин.
– Какая замечательная штука! – проговорила я. – А что она означает?
– Это нерепрезентативная скульптура, – презрительно бросила девица, глядя на меня так, словно я была мокрицей, которую она случайно обнаружила в своей ванне.
– Простите, что не умерла на месте! – отозвалась я.
Она была моего возраста, не больше двадцати пяти, и я не понимала, с какой стати она так задирает нос. Мне вспомнилось, как мама учила: если кто-то из детей пытается показать, что он лучше меня, нужно сказать ему:
«Дуй-ка скорее в родные края,
Где на органе играет свинья!»
Бесформенный куст располагался на квадратной подставке, укрытой мешковиной, к которой была пришпилена маленькая карточка с надписью «Собака из Бисби. № 6».
Я не поняла, что это значит, но сделала вид, что удовлетворена:
– «Собака из Бисби номер шесть». Именно это я и хотела узнать.
Мы с Черепашкой прошлись по галерее, рассматривая объекты, висевшие на стенах. Почти на всех карточках было слово «облегчение»: «Восходящее облегчение», «Эндогенное облегчение», «Движущее облегчение», «Гальваническое облегчение». Через некоторое время я заметила, что на каждой карточке были еще и цифры. Цифры вроде «400 долларов».
– Ну и ну, облегчиться можно, – сказала я Черепашке. – Эта называется «Моментальное облегчение». Видишь, тут таблетка «Алка-зельтцера», которая застыла, только начав растворяться.
В такие дни я начинала чувствовать, что потихоньку схожу с ума. Так бывает, когда все твои деньги умещаются в одном кармане и у тебя нет ни работы, ни перспектив. Здешние бедняки, как я поняла, за небольшие деньги в местном центре сдавали кровь на плазму, но я твердо провела красную линию.
– Кровь – это самый большой орган тела, – говаривал Эдди Рикеттс, а мне не хотелось торговать своими органами. Во всяком случае, пока жива. Я поинтересовалась в Центре плазмы насчет возможной работы, но тамошний начальник, одетый в белый халат и белые мокасины, спросил меня:
– А есть ли у вас лицензия лабораторной медсестры, выданная штатом Аризона?
Говорил он таким тоном, будто я была червяком, извивающимся на кончике иглы для забора крови. На этом вопросе все и закончилось.
В одном квартале от Центра плазмы крови располагалось заведение под названием «Бургер-Дерби». Молодежь, которая там работала, была одета в красные кепки, красно-белые полосатые рубашки и красные шорты, которые казались сделанными из пластика. Одна из тамошних девушек, у которой на груди висел бейджик «Привет! Я – Сэнди», носила в ушах маленькие сережки с лошадьми. Вряд ли они были частью спецодежды – мне кажется, по закону никого нельзя заставить проколоть уши.
Сэнди в утреннюю смену обычно работала одна, и мы познакомились. В моем номере в «Республике» стояла плитка, на которой можно было разогреть суп, но иногда я ела в городе просто ради компании. Здесь было уютно и спокойно. Никто не подходил и не спрашивал, где у меня накопилось напряжение.
Сэнди оказалась помешана на лошадях. Когда она узнала, что я из Кентукки, то стала обходиться со мной так, словно я лично выиграла дерби.
– Как тебе повезло! – говорила она. – Я так мечтаю иметь собственную лошадь! Я бы вплела ей в гриву цветы, я бы гарцевала в манеже и выигрывала бы разные призы!
Сэнди была уверена, что в Кентукки[2] у каждого жителя есть свой породистый скакун, а то и два, и мне немалых трудов стоило убедить ее, что я ни разу не подходила к лошадям настолько близко, чтобы меня можно было лягнуть.
– В той части Кентукки, откуда я родом, жителям не до того, чтобы холить чистокровных лошадей, – говорила я. – Они бы сами не отказались жить, как эти лошади.
Известно ведь, что у каждой породистой лошади должен быть свой бассейн. А в округе Питтмэн бассейнов не было отродясь – ни для лошадей, ни для людей. Я рассказала Сэнди, какой у
