Почти 15 лет - Микита Франко
- Я уверена!
- Дай ему трубку!
- Он спит!
- Он никогда не спит в час ночи, он подросток!
- Слава.
Пелегая сделала строгий голос, как чья-то мама. Ну, не чья-то, а Юлина, по всей видимости. Каждый раз Слава с трогательностью вспоминал, что дочь Пелагеи зовут также, как его сестру.
Своим «мамским», не терпящим возражений тоном, Пелагея сказала:
- Ты полагаешь, что я, взрослая женщина, жена и мать, занимаюсь укрывательством подростка?
Слава растерялся:
- Э… Нет.
- Думаешь, я бы стала говорить, что он тут, если бы его тут не было?
Она так убедительно звучала, что Слава не нашёл сил сказать: «Думаю, да». А именно так он и думал.
- Надеюсь, что нет, - выговорил он.
- Ещё вопросы?
Слава сердито посмотрел на Льва. Тот развел руками.
- Нет, - буркнул он в трубку. – Спасибо, пока.
И, отключив вызов, вернул телефон Льву.
- Позвони Мики.
- Он же спит.
- Да не спит он!
Слава не хотел кричать, но само получилось. Он нервничал, он злился, он не понимал, что происходит. Зачем они пытались убедить его в том, что, как он был уверен, вообще не являлось правдой?
Лев повёл себя неожиданно: подойдя к Славе, приобнял одной рукой, успокаивающе коснулся губами виска, а затем набрал номер Мики. Слава, опершись на плечо мужа, не мигая следил за экраном.
В трубке щелкнуло.
Шорох.
У Славы чуть не остановилось сердце.
Потом голос Мики:
- Алло.
- Мики! – с облегчением выдохнул он. – Что ты делаешь?
- Сплю, - незамедлительно ответил мальчик. Тут же поправился: - Спал.
- Ты в порядке?
- Ну да.
На фоне что-то подозрительно прошелестело. Прислушавшись, Слава спросил:
- Это что, машина проехала?
- У меня окно открыто.
- Ты… ты точно в порядке?
- Да. А что такое?
- Я переживал за тебя.
Слава знал, что Мики его поймёт. Он тоже чувствует связь.
Они так оказались на той крыше одиннадцать лет назад: Слава хотел выскользнуть из квартиры, пока Мики спал, он действовал со шпионской точностью, но мальчик всё равно проснулся: ровно в тот момент, когда Славина рука коснулась дверной ручки. Увидев заплаканные, встревоженные глаза, Слава сошёл с ума: решил, что Мики нужно забрать с собой.
Мики не помнил, как Слава напоил его таблетками. После пробуждения он не помнил никаких событий, кроме Юлиной смерти. У него было тяжелейшее отравление, которое Лев теперь припоминал словами: «Мики – ебнутый. Кстати, знаешь почему?».
Вот поэтому он не любил говорить о возможных последствиях от передозировки транквилизаторами. Он понимал, прекрасно понимал, что они могут быть, но обсуждение со Львом поведенческих закидонов их сына задавало диалогу определенный фон. Этот фон не проговаривался вслух, но сквозил между строк: Это ты напоил его таблетками. Это из-за тебя он такой. Это ты сделал самое худшее, что только может сделать родитель своему ребёнку, оставив неизгладимый отпечаток на всю его жизнь, и я, как бы плох ни был и сколько бы раз не поднимал на него руку, я никогда не переплюну твой поступок.
Это умерщвляло большинство бесед о воспитании Мики ещё в зачатке.
«Ты его ударил. Это ужасно. Нельзя бить детей»
«Напомнить, что сделал ты?!»
Слава не знал, что говорить после такого напоминания. И не говорил ничего, позволяя насилию случаться.
Теперь он сообщил Мики: «Я переживал за тебя», как бы имея в виду: «Так, как переживаем друг за друга только мы с тобой», и Мики, хотя он не помнил того самого дня, когда почувствовал связь, ответил:
- Всё хорошо, пап. Правда. Я в безопасности.
И Слава успокоился, поверив.
Они пожелали Мики спокойной ночи и отключили вызов. Лев, снисходительно глянув на Славу, взял стакан из его рук (тот настолько судорожно его сжимал, что пришлось отцеплять по одному пальцу) и проговорил:
- Вот почему в доме нужно правило: не говорить о детях.
- Извини, - негромко ответил Слава. – Но это было важно.
- Допустим, - кивнул Лев, хотя чувствовалось, что эти звонки он считал скорее лишними, чем важными. – Хочешь продолжить?
Слава, устало потерев виски, покачал головой:
- Не знаю, я… я сбился. Может, позже.
- Хорошо.
Они стояли посреди комнаты, не глядя друг на друга: словно опять что-то сломалось. Чувствуя вину за неслучившийся секс, Слава предложил, лишь бы что-то предложить:
- Может, чаю?
Лев вздохнул:
- Давай.
На самом деле, Славе хотелось бы предложить другое.
Можем, вернемся на четырнадцать лет назад, когда мы пили чай на кухне и разговаривали по ночам, боясь даже касаться друг друга, зато воздух вокруг нас был наэлектризован сексом и страстью, и мы умели заниматься любовью, не занимаясь ею вообще? Может, ещё раз так попробуем?
Пока на кухне закипал электрический чайник, они сели за деревянный стол в столовой. Слава, глянув на Льва, попросил:
- Расскажи что-нибудь.
Лев, глянув на Славу, спросил:
- Ты чего?
Почти 15 лет. Лев [11]
Не так он себе представлял эту ночь.
Перед тем, как сделать чай, Слава закатал рукава рубашки, обнажая изящные запястья и предплечья. Когда он брал в руки чайник, на правой руке пробивались выпуклые вены – Лев наблюдал за ними, задержав дыхание, мысленно называя: передняя, срединная, латеральная…
Когда он тянулся за пачкой чая на дальней полке, рубашка, уже выбившаяся из-за пояса, подтягивалась следом за ним, и Лев видел тоненькую полоску кожи. Как и четырнадцать лет назад, его бросало в жар от этого зрелища: он уже не мог вспомнить, когда прикасался к Славиному телу последний раз.
Поэтому, когда Слава, устроившись напротив, сказал: «Расскажи что-нибудь», Лев не понял, как это возможно – завязать диалог на пике возбуждения. В его голове они продолжали срывать друг с друга одежду по пути к кровати. Его мысли продолжали их прерванные действия. Ему было странно, что откуда-то появились эта столовая, этот деревянный стол между ними, закипающая в чайнике вода.
- Лучше ты расскажи, - охрипшим голосом ответил он, не в силах сказать ничего другого.
- О чём хочешь послушать?
Лев спросил то, что интересовало его на самом деле:
- Почему ты не захотел продолжить?
- Потому что мне стало плохо, - незамедлительно ответил Слава.
- Но потом тебе стало лучше. Почему мы не продолжили?
- Потому что за минуту до того, как мне стало лучше, мне было плохо.
Льва стали раздражать его ироничные
