Бабушка сказала сидеть тихо - Настасья Реньжина
– Молиться нужно из души. А говорить нужно, как получится, ну, как чувствуется. С Богородицей, как с мамкой надобно: горести свои поведать, как у нее дела, спросить, иногда и попросить кой-чего, но сильно-то не налягать на просьбы, чай, не Дед Мороз, чтоб Богородице говорить: пошли мне того да этого. – Потом же спохватывалась: – Ох, да ты и говорить же толком не могешь. Так ты думай, Купринюшка, думай о хорошем для Богородицы. – А теперь вот она решила, что молитву нужно прочесть как положено, ведь дело-то серьезное: вся их с Купринькой жизнь спокойная на кону.
Нашла «правильную» молитву в календаре отрывном, выписала на листочек (с календарем же не пойдешь Богородице кланяться), выучить не успела, поэтому читала теперь с бумажки, после прочтения пряча ее зачем-то в карман передника. Всякую молитву (а совершались они ежедневно по вечерам) бабушка Зоя ставила Куприньку на колени перед Красным углом, в который вернулась Богородица. Там же теснились иконки Николая Чудотворца, Сергия Радонежского и Святой Троицы. Маленькие такие, ничтожные, по сравнению с Богородицей. Та была старая (не Богоматерь – икона), местами пошедшая трещинами – одна, того и гляди, доберется до младенца Иисуса. Местами затертая, видать, от того, что бабушка Зоя целует ее чуть ли не каждый день, а после протирает остатки поцелуя рукавом платья. Богородица молчаливо взирает на Куприньку и бабушку Зою, распластавшихся по полу, кланяющихся ей в ноги (если бы те видно еще было – на иконе ж она по пояс изображена). Бабушка Зоя перед каждой молитвенной церемонией разжигает церковные свечи, те чадят и пахнут так, что у Куприньки начинает кружиться голова.
Он пытается отползти подальше от Красного угла, а бабушка Зоя на него шикает:
– Богородица все видит. И лень твою видит, и то, что ты ей кланяться отказываешься. Видит-видит! И накажет тебя! Проклянет! Будешь в вечных муках страдать! Давай кланяйся, как положено! – Купринька бьется со всей дури лбом об пол, аж в глазах звездит и плывет все: растекаются и пол, и бабушка Зоя, и Матерь Божья с Божьим Сыном. Баба Зоя больно щипает Куприньку за щиколотку и шипит: – Заставь дурака Богу молиться, он себе лоб расшибет. Кланяйся, как положено. – Еще лучше кланяться Купринька не умеет. Ниже пола не поклонишься. А вредная Богоматерь все недовольна, все ей не так. От свечного дыма у Куприньки глаза слезятся, он их украдкой утирает, но бабушка Зоя все видит. Она как Богоматерь – всевидящая, всезнающая. Вот только думает, что сии слезы Купринькины от любви к молитве.
– Но-но, не плачь, не надыть. Слезы – напускное. Не плачь! Не мужик, что ль? Вот ежели Богоматерь заплачет, замироточит, это ж вот благодать, а твои слезы – пустое. – Баба Зоя упирается больно пальцем между лопаток Куприньки: – Давай-ко еще раз, а то ты опять всю молитву спортил. – Достает из передника уже изрядно измятую бумажку с молитвою: – О Пресвятая Госпоже Владычице Богородице-е-е! Выш-ши еси всех Ангел и Архангел и всея твари честнейши, помощница еси обидимых, ненадеющихся надеяние, убогих заступница, печальных утешение, алчущих кормительница, нагих одеяние, больных исцеление, грешных спасение, христиан всех поможение и заступлени-и-и. Крестись же ты! Крестись, дурень! Да как надобно! Богородица все видит, все твои дурные помыслы.
Купринька же на Бога поглядывает. Бог на иконе еще маленький, едва старше Куприньки. Или все же младше? Не поймешь. У Бога возраста нет с самого его рождения. Интересно, как сейчас выглядит Бог? Все ли еще он молод или количество морщин на его лице больше, чем у бабушки Зои, ведь он ее старше почти на пару тысяч лет? До сих пор ли Бог так же кудряв, как при рождении? И сохранилось ли золото в его волосах или оно так, для иконы лишь (бабушка Зоя говорит – сусальное, что бы это ни значило)? Купринька смотрит Богу в глаза и понимает-чувствует, что как бы ни выглядел взрослый Бог, глаза его по-прежнему добрые, не страшные. Сейчас (это так баба Зоя сказывала) Бог живет на небе, ходит по облакам и все видит. Видит, если Купринька плохо ест, не слушается. Бог и мысли читать умеет: знает, коли Купринька задумал что-то негодное. Бога стоит, конечно, бояться – вдруг он бабушке Зое шепнет что про Куприньку, как, например, тот вылазит из шкафа в ее отсутствие, как в Задверье ходит, хоть и запрещено.
Но Бога не получается бояться. Как можно страшиться того, кто босыми ногами по облакам ступает? Наверняка шаг его мягок, как и все остальное в Боге. Бог не ябеда, он не выдаст Куприньку. Богоматерь тоже доброй выглядит, но она может нашептать бабе Зое про проказы Купринькины чисто как женщина женщине. Ну или хотя бы в благодарность за многочисленные бабкины молитвы. Это хорошо, что большую часть Купринькиных проделок Матерь Божья не видит через красноугловую занавесочку.
Маленький Бог, до которого вот-вот доберется трещина, смотрит на Богоматерь с любовью, нежно касается крохотной ладонью ее щеки. Богоматерь же строго глядит на Куприньку, сверлит взглядом: все-все она про него, негодника, знает. Небогоугодника. Небогоматериугодника. Как можно быть таким веселым сыном, шагающим день и ночь по облакам, у такой строгой матери? Может быть, Богородица только к Куприньке строга? Только он один ей неугоден? Забраться бы от ее взгляда да поглубже в свой шкаф и не вылезать оттуда, покуда не закончится
