Аттестат зрелости - Илана Петровна Городисская
– Никто, никто не посягал на твою свободу, и никто не желал тебе зла, кроме одной Лиат. Если бы ты повела себя правильно, то могла бы загубить Лиат, так, что это она перестала бы сюда приходить. Вместо этого, ты лишь поспособствовала ей, восстановив против себя весь класс. От какой такой действительности ты хочешь спрятаться? От той, что ты сама разбила свою жизнь, лишилась права сдавать экзамены, закрыла себе двери в другие школы? Я тоже очень хотел бы напиться от такой действительности, и, если у тебя есть бутылка, которую ты вчера вечером украла у подруги, у твоей единственной оставшейся лучшей подруги, то давай напьемся вместе, забудемся и станем счастливы!
В первый раз Одед разрешил себе такой бескомпромиссный, жесткий тон в разговоре с Галь, и сам был этим потрясен. Отчего в нем прорвались вдруг эта смелость и уверенность в себе? Может быть, оттого, что уже ничего не осталось терять?
– Почему ты так со мною говоришь? – спросила девушка. – Что это еще за претензии ко мне? Ни у кого нет ни капли жалости! От вас только то и услышышиь, что одни лишь выговоры. Я думала, что ты другой, но, как ни странно, ошибалась.
– Мне жаль тебя, – сказал Одед, выпрямляясь, – как не было еще жаль никогда никого, и, наверно, поэтому я и выдержал рядом с тобою так долго. Теперь я не знаю, кого больше жалеть: тебя, себя, твою маму, всех нас… Знаешь ли ты, что весь класс отпустили на целый час из-за тебя, и что Дана теряет урок из-за этого? Знаешь ли ты, как Шели плакала вчера, после того, как ты сбежала? Понимаешь ли ты, сколько беды ты принесла стольким людям?
– Но этим людям, – ответила девушка, – наплевать на то, сколько всего пережила я!
– Оставь нелепые оправдания! У очень многих происходят несчастные случаи, кризисы, драмы, но если бы все, кто их переживает, вели себя так, как ты сейчас, то мир давно перевернулся бы с ног на голову.
Галь явно ощущала его, увы, слишком запоздалую дерзость, и в ней все больше нарастало нетерпение. Это правда, что сильный и твердый мужской характер, такой, как у Шахара или Наора, ее околдовывал и усмирял, но Одед не был ни тем, ни другим. Поэтому, вместо того, чтоб согласиться с парнем, она лишь разозлилась. Швырнув бутылку в мусорное ведро, так, что в полете расплескалось еще некоторое количество виски, она надменно произнесла:
– Не старайся произвести на меня ошеломляющее впечатление и завоевать меня. Сам знаешь, для этого слишком поздно.
Юноша не мог внутренне не согласиться с нею в этом. Почувствовав только сейчас, каким ему следовало быть, чтоб завладеть ее горячим хрупким сердцем, ему ничего не оставалось, как сокрушаться о зря упущенном им времени, потраченном на наивное ухаживание за девушкой, на робкие мужские замашки и всяческие попытки поддержать ее. Все, что бы он ни предпринял теперь, было заведомо обречено, и Галь, в своей ошалелой ярости, разбивала его последние надежды.
– Если бы тебе этого так хотелось, ты должен был с самого начала меня отрезвить, поймать на бегу, встряхнуть, но ты решил остаться в своем репертуаре, – безжалостно сыпалось на парня. – Ты решил, наверно, что твои стишки произведут на меня большее впечатление, чем ты сам. Что твои утешения и просьбы попадут на благодатную почву. Что единственная робкая попытка уложить меня в постель увенчается успехом. Какое право ты тогда имел сердиться на мои поздние отлучки, на то, что я не хотела тебя чмокнуть лишний раз, что не хотела танцевать с тобой вчера? Разве ты вел себя со мною как мужчина, знающий, чего он хочет, пробудил во мне желанье быть с тобой, в полном смысле слова? Да мне хотелось удавиться каждый раз, когда я где-то появлялась с тобой вместе!
Кровь бросилась в лицо Одеда. Услышав из уст этой изгнанницы столь уязвляющую правду, столь откровенное воззвание к мужчине типа Шахара Села, он почувствовал себя проигравшим вдвойне. Обруганная директором, брошенная всеми друзьями, потерявшая свой нормальный облик девчонка усмехалась над ним! И за что? За его порядочность, нежелание причинить ей боль, неудобство, боязнь нарушить данное ей слово ждать ее, словно она была замужней особой или девственницей? Он ощутил, как вместе с гневом, с болью от открытой раны, в нем запылала самая что ни на есть животная похоть, – не страсть, не глубокое чувство, которое он пронес к ней сквозь все годы, а незнакомое доселе грубое желание. Будучи не в силах его преодолеть, Одед всем телом надвинулся на эту стерву.
– Ты сомневаешься в моих мужских возможностях? – угрожающе зарычал он. – Так пеняй на себя!
И, не дав девушке опомниться, он схватил ее поперек тела, повалил на ближайшую парту и дерзко впился в ее рот, не прося поцелуй, а срывая его, почти выхватывая зубами, глотая вместе со слюною тошнотворный вкус рвоты и алкоголя. Его ладони свободно гуляли по ее вздернутой груди, между бедер, забирались под одежду. Но, в тот момент, когда Одед потянулся к ремню своих джинсов, то схлопотал резкий удар коленом в солнечное сплетение, отчего дыхание его перехватило и заставило выпрямиться. Девушка тотчас высвободилась из его железных тисков, которых никак не ожидала, и, отпрыгнув как можно дальше, истерично воскликнула:
– Сумасшедший! Придурок! Псих! Кем ты возомнил себя, ненормальный? Суперменом? Решил доказать, что тоже на это способен? Ты плохой пародист! У тебя получилась бездарная копия! Ты не Шахар, запомни это! Ты не тот, кто сделал меня женщиной! Ты – не он! Ты – не он!
– Я люблю тебя, Галь! – закричал бедный парень, мгновенно сломавшись. – Прости меня! Это я не нарочно! Пожалуйста, извини! Я безумно люблю тебя, и хочу быть с тобой!
– А я нет! – взвыла Галь, словно раненый зверь. – Я люблю не тебя, а его!
– Но он уже тебя не любит! Он тебя бросил, подло предал! Забудь его! – рыдал Одед, готовый провалиться сквозь землю от стыда.
– Я никогда его не забуду! – категорично заявила непокорная. – И, чем громче ты будешь меня убеждать, тем больше восстановишь против себя. Я любила его всю свою собачью жизнь, и, все то время, что выбросила на тебя, вспоминала его – его рот, его руки, его прикосновения. Я могу ненавидеть его за измену, но забыть – никогда!
– Доверься мне! Я помогу тебе забыть! – заходился слезами отверженный юноша.
Он обнял ее, и что есть сил прижал к себе. Галь неистово билась в его жадных лапах.
– Пусти меня! – вопила девушка. – Отпусти сейчас же, или я заору на всю школу! Ты захотел прослыть насильником,
