Аттестат зрелости - Илана Петровна Городисская
– Ты помолчи, с тобой мы позже разберемся, – продолжала кричать директриса. – А ты, что ты скажешь в свое оправдание? – вновь обратилась она к Галь. – Или ты потеряла дар речи?
Внезапно за дверью воцарилась полная тишина. Никто не понимал, что она означала, но и не решался спросить.
– Что это за выражение лица? – выговорила посреди наступившего безмолвия директор. – Ты что, собралась…
Речь ее оборвалась, и тотчас вслед за ней раздался приглушенный, протяжный, тяжкий выдох, как будто девушка извергала что-то из себя. За дверью произошло движение, – кто-то отпрянул, кто-то что-то перевернул, кто-то охнул. Тяжкие звуки продолжались. Судя по ним, Галь, вроде, упала на колени, будучи не в силах остановить обильную рвоту.
– Алкоголичка! – процедила директриса с отвращением. – Пьяница! Хулиганка! Возьми, утрись. Разбила мой автомобиль, обгадила мой кабинет… Какой позор! Раскройте окна!
Скрип ставней и стук поднимаемой мебели заглушили еще парочку злобных фраз. А потом случилось то, чего все столпившиеся снаружи с трепетом ожидали.
– Встань, пьянчуга! – приказала Галь директор. – Встань, когда я к тебе обращаюсь! Все равно, сегодня ты видишь меня в последний раз. Немедленно собирай свои вещички и прочь из школы! Ты исключена. Мы и так слишком долго тянули с решением, давали тебе один шанс за другим. Надоело. Вон отсюда! Официальное уведомление получишь по почте. В добавок, оплатишь мне починку разбитой тобою машины. Моя страховая компания с тобой разберется. В последний раз я тебя спрашиваю, что ты можешь сказать в свое оправдание? Молчишь? Тогда прощай!
«Конец!» – дрожа, шептал Одед, едва живой от потрясения. «Конец», – пронеслось в головах всех присутствующих, с никому из них не понятным чувством: помесью громадного облегчения с болью за бывшую соученицу, которая, казалось бы, совсем недавно блистала красотой, талантами и личным счастьем. В какой-то мере им хотелось защитить бедняжку, попросить за нее, но уже было слишком поздно что-либо менять. Ведь все, что что должно было свершиться – свершилось. Все кончилось, как страшный сон, – для Галь и для всего их класса.
Дверь тихонько открылась, заставив осаждавшую ее толпу расступиться наподобие коридора, и из нее неуверенно вышла изгнанница. Она ступала, словно призрак, не глядя по сторонам, судорожно прижимая к груди туалетную бумагу, смертельно бледная, с поджатыми губами и ослепительно горящими отчаяньем глазами. За спиной ее остался открытый настежь кабинет с облеванным полом, в котором все еще стояли и глядели ей вослед взбешенная директриса, смущенная Дана, и готовая рыдать от счастья Лиат. Одноклассники, ученики из параллельных классов, секретари, учителя в глубоком шоке расступались перед девушкой, беззвучно и, словно с какой-то покорностью, прощаясь с ней. Галь Лахав шла по этому пути позора, казавшегося бесконечным, с достоинством павшего противника, пока не скрылась за углом.
Когда Галь скрылась из виду, Лиат, не дожидаясь, чтоб директриса снова вспомнила о ней, выбежала из кабинета и упала в объятия Шахара. Дана же, хоть и была близка к слезам, не позволила себе их пустить. Она боролась за свою бывшую ученицу пока был хоть малейший шанс ее спасти, она выполнила свой долг классной руководительницы и старшей подруги. Но у нее не осталось ни просьб, ни сильных аргументов в ее пользу. Все закончилось. Отныне ей предстояло жестко и трезво, точно боевому командиру, вернуть своих учеников к интенсивной работе, к порядку, к рутине. Но только не сейчас. Сейчас об этом невозможно было и подумать.
Педагог тяжко выступила из кабинета и, посмотря прямо в тридцать девять пар ошеломленных глаз своих учащихся сказала, что до звонка на следующий урок они могут приходить в себя на свежем воздухе.
В глухо рокочущей массе началось слабое движение. Единицы стали медленно удаляться к выходу из школы. Но вскоре за ними потянулся целый поток. Ученики уходили кто по одиночке, кто в обнимку, с повешенными головами. Некоторые девушки горестно потягивали носом. Даже шпана присмирела, для виду.
Прошло всего несколько минут, и широкий холл возле администрации почти опустел. Из всего проклятого класса лишь Одед Гоэль остался стоять на месте, наряду с хватавшимися за головы секретарями и другими школьными работниками.
Молодой человек пребывал в полнейшей прострации. Когда его возлюбленная проходила мимо, он даже не сообразил ее обнять, подать ей руку, помчаться следом. Где же теперь ему искать ее, чтоб в последний раз поговорить, выразить свои горе и боль за нее, за них обоих? Внутренний голос подсказывал ему, что с изгнанием девушки из школы, их роман, и без того однобокий и хрупкий, завершился тоже, тотально и необратимо. Он боялся поверить в это, но не мог не отдавать себе в этом отчета. Широкая доска, на которой когда-то висели творения Галь, подтверждала его ощущения: вместо талантливых коллажей Галь ее обклеили школьными рекламками и объявлениями. Иллюзия прекрасного уступила место обыденной реальности.
Совершенно убитый, парень вяло поплелся обратно в класс, чтобы побыть там наедине со своим горем. Но на пороге встрепенулся. Галь сидела за своей партой, положив на колени свой лопнувший ранец, и склонившись над разбитой бутылкой виски. В отрешении, она не замечала Одеда, пока тот не приблизился к ней вплотную, и, задыхаясь от избытка чувств, сдавленно произнес:
– Ну что, доигралась? Довольна теперь?
Девушка обожгла его синим огнем своих опустошенных глаз и отозвалась:
– А тебе какое дело?
Ее холодный тон, ее наглядное безразличие окончательно раздавили молодого человека. Он думал увидеть бурю слез и раскаянья, а Галь, напротив, сохраняла полную невозмутимость, как будто крах ее школьной жизни ее нисколько не затрагивал. Даже более того.
– Я очень рада, что могу уйти отсюда, – озвучила она его мысль, – и никогда не видеть больше ваших кровожадных морд.
– Я тоже – кровожадная морда?
– Ты? – изумилась Галь, и на секунду осеклась. – Ты всего лишь…
– Идиот, который не верил в то, что тебя выкинут, и не способен в это поверить до сих пор! – воскликнул парень, теряя выдержку. – Ты хоть понимаешь, что произошло?
– Да, конечно. Я избавилась от бесконечного кошмара. Наконец-то вздохну свободно. Убегу от реальности. Пока я находилась здесь, я не могла себе позволить эту роскошь, теперь – о да, сколько угодно.
Одед склонился
