Индекс Франка - Иван Панкратов
Виктор согласился с Шубиной — это и впрямь было очень точное определение Полины Аркадьевны. То, как она быстро и безоговорочно приняла решение о госпитализации Беляковой, доверяя дежурному хирургу, напомнило ему лучшие годы армейской медицины.
— … Так ты к Полине, что ли? — взглянула на Виктора Марина Леонидовна, выпустив струю дыма в окно. — Она по палатам где-то. Я её домой отправить хотела, а она ни в какую. Я ж говорю — стержень. Ждать будешь?
Платонов посмотрел на часы и вдруг понял, что хотел бы дождаться Полину.
«Полину, — сказал он сам себе. — То есть у тебя в сознании уже произошло переосмысление. Она перестала быть Полиной Аркадьевной…»
— Подожду, — ответил Виктор, вернувшись с чашкой кофе на диван. — По прошедшему дежурству надо один вопрос утрясти. Надеюсь, не сильно мешаю.
— Мешаешь, конечно, — нахмурилась Шубина. — Я теперь буду постоянно думать, тем ли боком я к тебе повернулась и что у меня с причёской. Хотя к чёрту причёску. Такой ветер на улице — тут уж не до красоты. Ладно, ты сиди, я по своим старикам пройдусь.
Она щелчком отправила окурок в путешествие по волнам осеннего ветра, закрыла окно, взяла со стола фонендоскоп, на секунду замерла у двери, что-то прошептала себе под нос и решительно вышла в коридор.
Платонов, оставшись один, взял на диване пульт от телевизора, дощёлкал до канала «Матч» и сделал погромче. Кофе не особо помогал; под какую-то аналитическую передачу, посвящённую нашему футболу, Виктора стало клонить в сон. Боясь опрокинуть горячий напиток, он отставил чашку на стол рядом с диваном и позволил себе задремать.
— … Можно меня не преследовать? — услышал он сквозь сон. — Я всё вам сказала в палате. А здесь, уж будьте любезны, позвольте поработать с историями болезни без вашего участия и присутствия.
Хлопнула дверь, раздался стук каблуков, скрип кресла. Виктор приподнялся на диване. Кравец сидела к нему в пол-оборота, бросив фонендоскоп на стол и легонько постукивая по компьютерной мышке аккуратным блестящим ногтем. Она обладала какой-то притягательной силой — идеальный профиль, яркие волосы, тонкие пальцы…
Полина вздохнула и покачала головой, разговаривая с невидимым собеседником. От этого Платонову стало совсем уж неловко; он протянул руку за чашкой остывшего кофе, тихо кашлянул — и понял, что на самом деле давно обнаружен. Кравец, наклонив голову, насмешливо смотрела в его сторону, приподняв брови.
— Это вы так долго думали, подняться на кофе или нет? — спросила она Виктора. — Я, знаете, уже и не ждала.
— Нет, конечно, — Платонов смутился, чего с ним в принципе давно не случалось. — Я не мог прийти… Тогда…
Он не смог сказать «ночью», потому что это прозвучало бы странновато для диалога мужчины и женщины, знающих друг друга всего час.
— А что так? — повернулась к Виктору Полина Аркадьевна. — Или вас так часто приглашают, что вы ещё думаете, стоит идти или нет? Виктор Сергеевич, мы взрослые люди, сказку «Золушка» в детстве читали и знаем, что приглашения на кофе превращаются в тыкву ровно в восемь утра на сдаче дежурства…
Платонову очень хотелось нахамить в ответ, но он сумел взять себя в руки.
— Я тут со вполне определенной целью, — он отставил кофе в сторону, поднялся с дивана и сложил руки на груди. — Думал, что вам нужно знать. Белякова умерла сегодня на операционном столе. Аррозивное кровотечение. Не успели ампутировать…
Кравец ещё дерзко смотрела на него, но что-то в её позе начало меняться. Плечи опустились, локти повисли, руки расслабились — Виктору показалось, что эти слова невидимой тяжёлой плитой легли ей на плечи.
— Да что ж такое, — тихо сказала она. — Было, конечно, видно, что всё плохо, но чтобы настолько…
— Гипертония на протяжении последнего времени помогла, — повторил Виктор мысль Лопатина. — Лечили её чем угодно и как угодно, но только не так, как надо. Не исключено, что повышенное давление — следствие этого лечения. Побочка какого-нибудь БАДа. Или просмотренная симптоматическая гипертензия — всё-таки болезнь у неё была тяжёлая. Она мне в палате много чего рассказала — кто лечил, как. И, самое главное, зачем. Собственно, я именно потому до вас и не добрался — слушал её, пока она не выговорилась. Похоже, я был единственный, с кем она так откровенно поделилась… А потом уже поздно было к вам идти.
Открылась дверь, в ординаторскую быстро вошла Шубина.
— О чём шушукаетесь? — с ходу спросила она. — Полина, ты мой тонометр не видела? Неужели в хирургии забыла вчера?
Она открыла пару ящиков в столе, обошла Платонова, посмотрела на диване, ради шутки заглянула ему в карман халата, отрицательно покачала головой. Остановившись, она нахмурила брови и глянула сначала на Кравец, потом на Виктора:
— У вас что, умер кто-то?
— Не поверите, — хмуро ответил Платонов. — Ладно, мне идти пора. Операцию ещё надо записать.
Он взял чашку, ополоснул её в раковине, поставил на полку. Шубина, махнув на них рукой, тут же обнаружила тонометр рядом с микроволновкой и отправилась смотреть пациентов. Полина встала, подошла к Платонову и прикоснулась к рукаву его халата.
— Виктор Сергеевич, вы не подумайте, я… Неудачная получилась шутка про тыкву, согласна. Но я ведь ни о чем таком, я не…
В конец предложения столь явно напрашивалось «я не такая», что договаривать не пришлось. Платонов поднял на неё глаза — она вопросительно смотрела на него, ожидая если не прощения за глупость, то хотя бы улыбки.
— А как же тогда кофе в четыре утра? — недоверчиво спросил Платонов.
— Вот тут все честно — пригласила и ждала. Из вежливости и солидарности. Я не так давно здесь работаю, ещё мало кого знаю за пределами этого кабинета, — она развела руками. — Хотелось бы узнать поближе врачей разных отделений, понять, чем живёт больница. Как говорится, кто против кого дружит. Будто не знаете, что по ночам на дежурствах разговоры на порядок откровеннее? А кофе — так есть же старое правило… ну, что от всей дежурной смены должно пахнуть одинаково, и лучше кофе, чем перегаром.
Виктор вспомнил, как на дежурствах в госпитале смену за столом объединяла порой всего лишь банка сайры, чашка кофе и китайский салат, понимающе улыбнулся Полине и направился к двери.
— До свиданья, — услышал он за спиной. — Спасибо, что зашли и сказали мне… о Беляковой. Правда, спасибо.
Платонов на мгновенье замер, взявшись за дверную ручку, потом буркнул: «Не за что» и вышел в коридор. О чём ему сейчас говорила Кравец, было совершенно понятно — он и сам работал здесь ещё не настолько долго, чтобы прослыть своим окончательно и бесповоротно. Всё время, что прошло с момента приёма на работу, он тоже присматривался к коллегам, старался больше молчать и слушать, вникал в систему авторитетов, оценивал уровень скандалов на «пятиминутках» и юмор в ординаторских и операционных. Постепенно в телефоне прибавилось контактов, в голове — имён медсестёр и санитарок. Платонов запоминал, где лежат журналы для отчётности, что нужно сделать, чтобы получить кровь для переливания, как пройти в лабораторию, где кабинет выдачи больничных листов, с кем можно фривольно пошутить, а кому лучше вообще никогда не улыбаться, чьё слово на конференциях самое громкое, а чьё — самое главное.
Он сформировал для себя альтернативную иерархию — и определил степень важности каждого из коллег. Кому доверяет, кого опасается, кого не понял и понять не может.
Уже в коридоре, вспоминая прикосновение Кравец, Виктор понял, что она выбрала самый простой, женский путь — кофе, косметика, милая улыбка, флирт, попытки разговорить собеседника. Что же, она имела на это право.
— Право и возможность, — думал Платонов, на ходу пожимая руки идущим навстречу докторам. — Я бы, наверное, всё ей рассказал.
Он видел перед собой внимательные, чуть виноватые глаза Полины, вспоминал, как впервые увидел её вчера в приёмном отделении. Он ведь просто тогда окунулся в неё, в её запахи, звуки, движения — и чувствовал, что против всех установленных правил и принципов его злит в этой ситуации только одно.
Приглашая Виктора на кофе, она хотела его использовать.
Это бесило. Это раздражало. Это требовало реакции.
