Индекс Франка - Иван Панкратов
— Живодёры в людей трубки всякие засовывают, — не оборачиваясь, прокомментировал Лазарев. — Причём сначала делают дырки для этих трубок, а потом засовывают.
Наркозный аппарат издал несколько коротких ровных гудков.
— Вот видишь, Виктор Сергеевич, им уведомления постоянно приходят о зарплате, — Алексей Петрович защёлкнул на зажим край лоскута, что они удаляли, немного натянул в сторону. — Пришёл, аппарат включил, наркоз дал — и тут же прилетело. Чего не жить так?
Платонов поудобнее обхватил ручку электроножа, нажал синюю кнопку и принялся отсекать струп от подлежащих тканей. Слой уходил ровно и быстро, открывая поверхностную фасцию.
— Худой, — сказал Платонов, не поднимая головы. — Мать его не кормит, что ли? Хотя я сам лет до тридцати пяти ходил с гипотрофией первой степени. Это если по приказу смотреть, по которому в армию призывают.
— Говорят, он из дома постоянно убегал, — Лена, облокотившись на столик, решила поддержать разговор. — В окно выпрыгивал.
— В окно? — удивился Виктор.
— Первый этаж, — уточнила Лена. — Просто в школу не хотел ходить.
— У него в медкарте из детской поликлиники написана что-то вроде «Малая мозговая активность», — добавил Лазарев. — Странная формулировка. Но зато объясняющая, что он делал на крыше электрички.
— Странно, как ещё всю транспортную полицию не разогнали к чёртовой матери, — прокомментировал Балашов. — Петрович, ты же помнишь, что с этой сортировочной станции пару раз уже привозили пацанов?
— Конечно, — Лазарев просушил пару мест, показавшихся подозрительными, переставил зажим. — Это третий, точно. С одного и того же адреса.
— Транспортная полиция — странная организация, — задумчиво сказал Платонов, продолжая отсекать струп; рана открылась уже на большой площади, но не было сделано ещё и половины запланированного. — Отследить проникновение они не могут — но звонят нам каждый день в восемь утра и спрашивают о состоянии. Я уже их по голосу узнаю.
— Давайте я почищу, — снова вступила в разговор Лена, заметив, что электронож стал прилипать к тканям. Платонов протянул ей ручку; медсестра точными движениями скальпеля соскоблила с электрода нагар, вернула хирургу. Виктор тем временем немного разогнулся, стараясь потянуться так, чтобы это не сильно бросалось в глаза. Какая-то мышца в пояснице благодарно отозвалась на эти движения сладким расслаблением.
— И если он умрёт — их там в полиции поругают? — спросил Балашов. — Те двое проскочили, да, Петрович? Первый два месяца пролежал, второй ещё больше. Помню, как они с мамашами по коридору в креслах ездили и учебники читали.
— Уж не знаю, что с ними сделают в этой полиции, — махнул рукой Лазарев. — Подожди, давай я перехвачусь… Им надо не по телефонам названивать после того, как всё уже случилось, а по школам ходить и лекции читать. С фотографиями.
— А лучше сюда привести, в реанимацию, — вставила Варвара, до этого безучастно глядевшая в окно. — На экскурсию. И пусть посмотрят, что бывает, когда законы физики игнорируешь…
— Да какая там физика, — Платонов попытался увернуться от струйки дыма, заполнившего постепенно всю операционную. — Ему двенадцать лет. Могло так случиться, что он эту физику и не проходил бы уже никогда. Для него электричество — в лампочке и в розетке, а все остальное повод для подросткового героизма.
Он отсек немаленький кусок струпа, потому что заметил, что Лазареву стало его уже неудобно держать. Лена взяла из рук заведующего инструмент с чёрно-коричневым лоскутом, разжала бранши, бросила струп в таз, выложенный жёлтым пакетом. Алексей Петрович придирчиво осмотрел получившуюся рану, потом провёл пальцем чуть ниже рёберной дуги и уточнил:
— Думаю, вот здесь будет граница на сегодня.
Платонов согласился с его решением. Они ещё раз прошлись по кровавой росе пинцетом и коагулятором, Лазарев зацепил очередной угол — и операция продолжилась.
— Чтобы человек не делал какие-то вещи, — неожиданно сказал сам себе Платонов, словно продолжая неоконченный разговор про законы физики, — ему должно быть либо стыдно, либо страшно. Эти два чувства формируют наше отношение к действительности с позиции «нельзя». Вот мне стыдно на природе бутылку из-под пива оставить, я её в пакет складываю и увожу. А на электричку, к примеру, залезть мне страшно. Потому что я это все видел и знаю, что такое вольтова дуга. А у детей акценты переставлены — им перед друзьями страшно опозориться. Страшно и стыдно. Вот и завоёвывается репутация тупыми поступками…
И он вспомнил о Вадиме Белякове. Тот легко и просто тратил чужие деньги, чтобы заработать эту самую репутацию. «Интересно, как там Лидия Григорьевна? Закончили они или нет? Всё-таки экзартикуляция в тазобедренном суставе операция сложная и опасная», — подумал Виктор.
— А потом они, если выжили — такое и в жизни творят, — вздохнул Лазарев. — Ни стыда, ни страха. Они их в детстве изжили напрочь. Так, собственно, отморозками и становятся. Через отрицание.
— Да ты философ, Петрович, — улыбнулся Балашов.
— Какая тут философия, — отмахнулся рукой с зажатой в ней салфеткой Лазарев. — У меня один тут случай был… Давно. Могу рассказать, занятная история.
Платонов на мгновенье поднял на Лазарева любопытный взгляд. Балашов тоже заинтересованно отложил в сторону протокол анестезии, предварительно кинув взгляд на показания приборов.
— Лет десять назад это случилось. Под новый год, — Лазарев просушил рану вблизи электроножа. — Двадцать девятого декабря три приятеля выпить решили. У одного из них дома. Да так крепко выпили, что ещё до нового года у них все кончилось. Одному из них плоховато стало, он в другую комнату уполз от друзей и спал. А эти двое скинуться решили и сходить — а им не хватает. Пошли за третьим. Добудиться не могут… Подожди, давай коагулируем, — Алексей Петрович ни на секунду не отрывался от операционного поля. — Ага, вот здесь… Добудиться не могут, — продолжил он, когда сосуд перестал кровоточить. — Поискали деньги — не нашли, а он их сквозь сон слышит, бурчит что-то, прогоняет. Они разозлились. Вытащили из шкафа полку — такую, знаете, на чопиках, тяжёлую, как доска, и по башке ему. А потом кураж поймали — ещё и телевизор ему на голову бросили, старый, ламповый. Потом огляделись — а они на рыбалку ещё собирались зимнюю, — увидели сапёрную лопатку. И засадили лопатку ему в грудь. Он затих, а эти двое решили следы замести, взяли розжиг, полили его и прямо в квартире подожгли. Вышли на улицу — у подъезда УАЗик стоит заведённый. Сейчас точно не помню, но там какой-то командир части жил, его пьяного привезли и потащили домой, а машину не заглушили, боялись не завести потом. Они в машину сели — а там броники на заднем сиденье, колпаки Деда Мороза и автомат без патронов. Колпаки надели, броники нацепили — и поехали. Хрен их знает куда. Через пару километров пьяные в канаву улетели. К ним какой-то добропорядочный гражданин подъехал помочь — так они ему автомат в грудь, машину забрали. Он же не знал, что патронов нет, молча ключи отдал, а сам в сугроб сиганул, чтоб не пристрелили. Взяли этих беспредельщиков через час примерно, когда хозяин машины в полицию позвонил и план «Перехват» объявили.
— Откуда вы всё это знаете-то? — забирая электроножом уже в сторону спины, спросил Виктор.
— А оттуда, — ответил Лазарев. — Парень тот с лопаткой в груди не умер. Обгорел сильно, но не умер. У нас лежал потом. По его душу следователь приходил — и рассказал мне эту историю… Лена, дай ещё шипучку… Но суть немного в другом, — Алексей Петрович прижал салфетку на поверхности раны. — Суть в том, что один из тех, кто на УАЗике убегал, лежал у нас тоже. В детстве. В четырнадцать лет на спор зимой облил бездомного на теплотрассе бензином и поджёг. Тот сразу не загорелся, так он решил добавить, что-то там вспыхнуло прямо в руках — то ли канистра, то ли фитиль. Сам в итоге пострадал даже сильнее бомжа. Лицо, шея, руки. Когда в реанимации оба лежали рядышком, пацан шептал: «Ничего, выйду отсюда, убью его!». Виноватым его считал, представляете? Бомж тогда раньше выписался, почти на месяц, так мы ему сказали, чтоб он в других местах ночевал, а то этот ненормальный точно придёт убивать.
— То есть… тогда он страх и стыд преодолел — и через несколько
