Индекс Франка - Иван Панкратов
— Надо посмотреть график — не совпадают ли дежурства с ней на следующий месяц, — сквозь зубы буркнул Платонов, остановившись на площадке между этажами. — И если да — в такие дни держаться на расстоянии. Никаких вольностей, и уж тем более никакого кофе. Поменьше разговоров. При хорошем раскладе я буду видеть её пару раз в месяц на утренних конференциях.
Он резко сжал и разжал кулаки, встряхнул головой и вернулся в ординаторскую. И уже там узнал, что у ожогового отделения со следующей недели новый терапевт-консультант.
— Какая-то новенькая. Кравец, кажется, — на ходу сказал Лазарев. — Имя-отчество забыл, Шубина в трубку что-то буркнула… Марина, Алина…
— Полина, — машинально поправил Платонов и сел в кресло.
— Точно, — поднял вверх палец заведующий. — Полина Аркадьевна. Просят с ней понежней, поласковей. Молодая, всех наших особенностей не знает. Кофе будешь?
— Нет, только что пил, — отказался Виктор. — Вот как раз с этой… Полиной Аркадьевной.
Потом помолчал и добавил:
— И не такая уж она молодая, если честно.
Но легче ему от этого не стало.
6
Платонов сидел на диване в ординаторской и держал в руке чашку медленно остывающего кислого корейского кофе. Налил он его рефлекторно, исходя из правила: «Есть свободное время? Отдыхай, выпей кофе, вытяни ноги».
Михаил Москалёв, ординатор ожогового отделения, помоложе Платонова, но уже поопытнее (под руководством Лазарева он набирался опыта четвёртый год), дремал полулёжа после смены дежурства. В операционную никому было не нужно, он мог позволить себе откинуться, подложить под локоть подушку, сложить руки на груди и под тихий бубнёж телевизора посмотреть парочку снов. А если повезёт, то и больше.
Лазарев в ожидании гудка селектора, приглашающего в перевязочную, крутил ленту новостей, выбирая что-нибудь наиболее аполитичное, отдавая предпочтение музыке восьмидесятых и аудиотехнике. Будучи фанатом старого рока в духе Pink Floyd и Deep Purple, он давно уже прослыл загадочным аудиофилом, предпочитающим тёплый ламповый звук с винила. Иногда он находил что-то интересное на Youtube — что-то из времён своей молодости, — включал, делая чуть погромче маленькие колонки возле монитора, а Платонов пытался угадывать, кто это поёт. С Queen он почти никогда не промахивался, но порой слышал от Лазарева очень экзотические названия групп и проникался невольным уважением к заведующему, обладающему интересным вкусом.
Сам Виктор — при всем уважении к творцам рока — ни психоделией Pink Floyd, ни гитарными риффами Rainbow надолго проникнуться никогда не мог, предпочитая что-то полегче и попроще. Музыку, звучащую из колонок у Алексея Петровича, он воспринимал как некий историко-культурный ликбез, особо не надеясь, что знание это ему пригодится, но поддержать беседу о музыке мог и с удовольствием это частенько делал.
Прямо сейчас тихо и уже долго у Лазарева играл Led Zeppelin — его Платонов узнал по «Лестнице в небеса» и по «Песне иммигрантов». После этих знаменитых песен ни голос, ни манера исполнения долгое время не менялись, из чего Виктор сделал вывод, что «Свинцовый дирижабль» сегодня возглавляет хит-парад Алексея Петровича.
Хотелось, чтобы ни музыка, ни эта кофейная дремота не прекращались. Платонов очень дорожил первым часом рабочего времени. Можно было собраться с мыслями, под глоток горячего ароматного напитка просмотреть все истории болезни, освежить в памяти анализы и назначения, определить приоритеты по перевязкам. Но сегодня почему-то он был настроен сидеть в кресле и смотреть в экран телевизора, где почти беззвучно совершалось какое-то утреннее новостное действо.
— В районе опять дачи горели, — сказал Лазарев, прочитав об этом с экрана монитора. — Похоже, что для нас работы не нашлось на этот раз.
— Ещё не факт, — отозвался с дивана Виктор. — Вы же знаете, как люди к ожогам относятся. Сначала подвиги совершают, дом спасают — причём чаще всего не свой; на свой уже времени не хватает. Соседский дом. И чаще всего того соседа, чью водку пили всю ночь. Спасут, по пепелищу походят, пару дней ожоги водкой запивают, потом кто-то с умным видом говорит что-то вроде «А давайте медвежьим жиром!» или «Все пантенолом пшикают, я видел»!» Так что им только к пятому дню в голову приходит — может, к врачу?
— У нас для некрэктомии как раз пять суток есть, — внезапно включился в разговор Москалёв. — А потом — всё. Потом начинаем медленно гнить и умирать.
— Да вы полны оптимизма, коллеги, — откатился от стола в кресле Лазарев, повернувшись к ним. — Меня на радио приглашают в очередной раз, прочитать нравоучения на тему с рабочим названием «Как избежать ожогов или их тяжёлых последствий». И вот я думаю, что вместо учебника буду вашими определениями козырять. Потому что, как стало ясно уже очень давно, взывать к разуму можно только при помощи мата и ударов по рукам.
— Я бы послушал, — мечтательно сказал Москалёв. — Когда эфир?
— В следующий понедельник, — ответил Лазарев. — Но я уверен, что радио вообще проблемы не решает — в нашем деле главное картинка. Пока не увидят — не испугаются и не поймут. Надо сюда съёмочную группу из местных новостей, не за горами новый год, фейерверки… Покажем парочку со спины, расскажут свои истории.
— Можно поискать журналистов, — согласился Виктор. — Думаю, неплохая вышла бы программа. Меня как-то посещали мысли насчёт Youtube-канала об ожогах — но всегда оглядываешься в сторону прокуратуры. Найдётся кто-то недовольный тем, что его анамнез и фотографии стали достоянием общественности…
— Я тут недавно на портале нашего непрерывного медицинского образования как-то пытался баллов себе нарубить для аккредитации — забивал в список на будущее вообще всё, что хоть как-то к хирургии относится, — окончательно проснулся Михаил, — и увидел там курс юридической грамотности. Сейчас вспомню… — он смешно нахмурился, потом вытащил из кармана смартфон и, судя по всему, зашёл в личный кабинет на портале. — Вот. «Врачебная этика. Правовые аспекты врачебных селфи». И знаете, что получается? Обложили нас по всем пунктам. Если не уголовная ответственность, то административная. Если не административная, то выговор по внутренним приказам. И плюс моральная канитель — вы, мол, врачи, в ваших руках тайна, права пациента, личное пространство и много чего ещё. Мы скоро друг другу ничего показать не сможем, будем на бумажках рисовать, кто что видел. Это я к тому сейчас, — отложив телефон в сторону, он посмотрел на Платонова, — что, пожалуй, только радиоформат нормально выглядит при подобном раскладе. Никаких фотографий, никаких фамилий, сплошная теория из учебника.
— А как же донести до, например, школьников, что электрички — не место для игрушек? Или любительницы всю свою жизнь в интернет выкладывать — может, не стоит им заниматься тупыми фотосессиями, пока ребёнок ползёт в сторону чайника? А придурку, что в лесу решил плеснуть на горящие дрова бензин — стоит обратить внимание хотя бы на тех, кто стоит рядом, если уж себя он беречь не хочет? — Алексей Петрович неожиданно возмутился всему тому, что услышал.
— Вы же знаете, как легко на жалобу нарваться, — сказал Платонов. — Помните, дура одна на Балашова написала? «Меня на каталке везут в операционную, в коридоре полно народа, а доктор стал у меня при всех спрашивать, нет ли у меня аллергии? А где же врачебная тайна?»
— Это та мымра, что в ванну упала? — прищурил один глаз Лазарев, вспоминая упомянутый случай. — Фамилия у неё какая-то… Сладкая такая…
— Бражкина, — уточнил, улыбнувшись, Виктор. — Балашов тогда в объяснительной отписывался, как придурок — начмед его вызвала, расспрашивала… Для меня это всё дико выглядело после госпиталя. У нас как-то один врач, близкий друг командира, любитель крепко выпить на работе, смотрел в присутствии мамы девочку маленькую на предмет пневмонии. И, будучи сильно нетрезв, на эту девочку упал. Напугал её, естественно; мамаша в ужас пришла и побежала жаловаться. «У вас там пьянь какая-то в коридоре мою дочку чуть не убила!» И знаете, что командир сделал?
Платонов посмотрел на собеседников, увидел интерес в их глазах и продолжил:
— Он её выгнал из кабинета со словами «Этого не может быть! Он наш лучший терапевт и вообще не пьёт!»
