Почти 15 лет - Микита Франко

Григорий Викторович напоминал своему коллеге, что ребра срастаются не меньше месяца, но Лев отмахивался:

— Так это человеческие, а я лев.

Слава, качая головой, говорил, что тот своим поведением только тормозит процесс восстановления («И своё возвращение домой», — непременно напоминал он), но иногда он ловил себя на мыслях, что ему нравятся эти дни в больнице. Они проводили время вдвоём — Слава специально соврал детям, что дни посещения в больнице только по вторникам и четвергам, — смотрели фильмы, лежали в постели в обнимку, ели фрукты и сладости (Слава всегда съедал больше Льва, хотя сам же их и приносил), играли в настольные игры. Однажды он даже сказал: — Прямо как в нашем доме на берегу моря.

Лев как будто бы смутился:

— Ну… Наверное.

— Мне тоже его не хватает, — стоило это признать. — Я согласен, что нам нужно больше времени без детей.

Лев тоже признался:

— Может быть, поэтому я и… «торможу процесс восстановления».

— Серьёзно?! Ты специально? Ты не хочешь домой?

— Хочу. Но сейчас все мои дни состоят только из тебя, — он улыбнулся. — Не знаю, когда ещё такое повторится.

Слава, уже с неделю мучимый чувством вины из-за своего наслаждения этим затянувшимся лечением, тут же расплылся в улыбке: значит, и Лев чувствует то же самое. Но, в самом деле, не ломать же им ради этого рёбра по очереди? Только после Канады и всех трат, что понесли за собой эмиграция, Ванино лечение, возвращение в Россию, Микина психотерапия и их общая психотерапия, — после всего этого, вряд ли они могли ещё раз позволить себе дом. Слава даже не был уверен, что они могут позволить себе новую машину вместо той, что стояла на спецстоянке с разбитыми стеклами и смявшейся дверью. Могут ли они позволить ремонт старой? Наверное, только… Он не знал, как Лев со своей ностальгией по яблочному соку, пролитому сто лет назад на заднем сидении, чувствует её теперь, но у Славы их автомобиль навсегда останется связан с ужасом, что он чуть его не потерял.

Лев, расправив плечи после массажа, поморщился, как от боли, и Слава поправил подушку на изголовье, чтобы он мог лечь. Прильнув следом к его плечу, он, задумчиво поглаживая пальцами шершавую ткань бандажа, озвучил мысль, о которой думал последние дни: — Может, мы могли бы прятаться иногда в той квартире, которую ты снимаешь?

Вспомнив, что Лев переживал в ней, возможно, одни из худших моментов одиночества, он быстро поправился:

— Или найти другую квартиру.

Тот, заводя руку за Славины плечи и обнимая его, пожал плечами, снова поморщившись.

— Не знаю, — проговорил Лев. — Когда что-то арендуешь, он же тебе, получается, не принадлежит. Наше убежище не будет нашим по-настоящему.

— Так живут в съемных квартирах, — заметил Слава.

— Мне не понравилось жить в съемной квартире.

— Но… что ещё мы можем?

Лев свёл брови к переносице, сосредоточенно раздумывая. Потом спросил:

— Может, ещё не вышел срок возврата?

— Какого возврата? — не понял Слава.

— Детей.

Он рассмеялся:

— Боюсь, они с нами навсегда.

— Тогда-а-а… — Лев снова задумался, и Слава ожидал, что сейчас он опять выдаст одну из тех своих шуток про детский дом или сдачу детей на органы, но он, наклонив голову к Славе, почти коснулся губами его уха и тихо, щекотно заговорил: — Тогда давай заведем дом в какой-нибудь стране, которая нам обоим понравится, и пусть он сразу будет на берегу моря. Мы будем жить там вчетвером, но в доме будет чердак, и вот на нём мы сделаем только своё пространство, куда запретим детям подниматься. У нас будет спальня на чердаке, как на картинках в Пинтересте. Будет, конечно, и нормальная спальня, как у взрослых, но на чердаке отдельная, с плакатами, музыкальными пластинками и пустыми коробками из-под пиццы. Что думаешь?

Слава думал: «Это самое возбуждающее, что я когда-либо слышал». Ещё и шепотом…

Ему очень хотелось утонуть в этой детской мечте вместе со Львом, подыграть и ему, и своему воображению, но он занудно напомнил об их возможностях:

— У нас нет денег на дом в другой стране, — смягчил это напоминание грустной улыбкой.

Лев не растерялся:

— Монголия?

— У Монголии нет выхода к морю, — засмеялся Слава.

— А ты не хочешь жить в юрте посреди степи? — всерьёз спросил Лев. — Мы можем поставить две юрты: одна для детей, другая для нас. Уж две юрты мы можем себе позволить?

— Я за, но не уверен, что Монголия примет нашу семью…

Лев прыснул:

— Да господи, они же буддисты! Спокойные, как удавы… Ты хоть раз слышал, чтобы Монголия создавала какие-то проблемы? — он тут же осекся: — А хотя…

— Ага, — кивнул Слава, — было дело…

Он смеялся в его плечо, и вспоминал того смущенного парня в клубе, при появлении которого сначала раздраженно подумал: «Опять яйца подкатывать будет», а потом в мгновение расплылся от смешной шутки (а вообще-то был намерен из подростковой вредности доказать сестре, что гей-клубы — это пустая трата времени!). Он смеялся тогда весь вечер, а потом все последующие дни, когда они встречались — каждая шутка Льва казалась ему самой смешной шуткой в мире. Тогда Слава понял, что больше ни в кого на этом свете так сильно не влюбиться, потому что нет ничего важней, чем единение в смехе. Макс подобрался близко — очень близко, — но всё равно недостаточно.

А теперь они говорили о болезненной, проблемной, по обыкновению расстраивающей теме — расстраивающей их обоих, — но смеялись. Лев обычно расстраивался, что разговоры об эмиграции вообще существуют, Слава расстраивался недоступности, стоимости, возможным жертвам, которые придется принести, и, конечно, нежеланию Льва. Теперь же эмиграция была от него далеко, как никогда — они только что вернулись из своей первой неудавшейся попытки, полные проблем и лишений, зато совершенно без денег на новые рывки, но это был хороший разговор. Смешной. Уютный. Терапевтичный.

Он придвинулся ближе ко Льву, осторожно обнимая за талию под бандажом, и искренне сказал:

— Мне так хорошо с тобой.

— Ого, вот это новости…

Слава пропустил мимо ушей эту попытку удивиться, добавил:

— Как будто я уже дома. Даже в этой дурацкой