Аттестат зрелости - Илана Петровна Городисская
Поддерживая себя своим боевым настроем, Дана шагнула к дверям, но уже на пороге опять задержалась и обернулась на эти стены.
– Бедные дети! – прошептала с безграничным чувством жалости.
Потом погасила свет и удалилась.
* * *Шимрит вернулась домой в ужасном настроении и с таким чувством, что это ей вынесли приговор. Все ее чаянья, мечты об успехе Галь разбивались одно за другим: сначала Шахар, на которого ими обеими была сделана вся эмоциональная ставка, а теперь еще и это… Как же она пропустила момент, когда могла еще подхватить свою дочь на лету? Хотя, смогла бы она это сделать? Какая разница! Она – ее мать, она должна была нести за нее ответственность. Всегда. Теперешнее состояние Галь являлось ее недосмотром, ее ошибкой, и, значит, ее провалом. Пока еще не было поздно, она должна удержать дочь от окончательного падения.
С такими мыслями Шимрит переступила порог дома. В гостиной с опущенными жалюзями ярко горела желтая люстра, словно нездоровый огонь в глиняном сундуке, горланил телевизор, везде валялись бутылки пива, а перед на полу, перед экраном, сидели Галь и Одед. Они громко потешались над чем-то смешным, что транслировалось по телеку, хоть было сразу заметно, что хохотала преимущественно Галь, а Одед только вторил ей. Лицо девушки было залито странным румянцем, бегающий взгляд – затянут дымкой, и смех вылетал из нее урывками, тогда как у юноши растягивался в кривой ухмылке только рот. Когда хозяйка вошла, он тотчас обернулся и покраснел, словно смутившись за беспорядок. Галь же даже не заметила ее.
Шимрит показалось, что из одного ада она переместилась в другой. Силы ее были уже на пределе. Как она ни повторяла про себя наставления Даны, они вылетели из ее головы, стоило ей услышать эти взрывы хохота и увидеть эту свалку пустых бутылок. Ничего не говоря, хозяйка направилась прямо к телевизору и выключила его. Затем рывком подняла жалюзи, сгребла все бутылки в охапку и выбросила их в мусор. В наступившей тишине глухой звон толстого стекла прозвучал как удар колокола.
Только сейчас Галь немного угомонилась и недоуменно уставилась на мать.
– Сядь сюда! – скомандовала та, указывая на диван. – Сядь, мы должны поговорить.
– Мне уйти? – спросил Одед, не зная куда деться от неловкости.
– Нет, останься. Тебе тоже стоит послушать, – в сердцах ответила Шимрит.
Взволнованный парень занял свое место рядом с девушкой.
Хозяйка дома тяжко опустилась в кресло напротив, сжала виски руками, приходя в себя и, настолько сдержанно, насколько могла, обратилась к дочери:
– Галь, что творится?
– А в чем дело? – непонимающе хихикнула та.
Этот последний тонкий смешок окончательно добил бедную женщину. Забыв напрочь о госте, о самоконтроле, она взорвалась:
– Как, в чем дело? Ты еще спрашиваешь, дура?! Тебя собираются выгнать из школы, вот что!
– Нет! – вскочил Одед, схватившись рукой за сердце, которое забилось так, словно грозилось выпрыгнуть из его груди. Прощайте, все его надежды на близость к Галь! Ее отнимут у него, как недосмотренный сон, как заколдованный клад, как пленницу! – Не может быть! Нет!
– И каково мне было слышать эти вещи? – вопила мать, не реагируя на крики юноши. – Ты – прогульщица, неуч, хамка, а теперь еще делаешься идиоткой?! Ты что, обкурилась, что ли? Не понимаешь, какие будут последствия? Тебя лишат аттестата зрелости, никакая другая школа не примет тебя, перед тобой закроются все двери, и ты будешь побираться, как и я, всю жизнь, на должности мелкой служащей. Ты этого желаешь, дура?
Галь сидела безучастная к остервенелым речам матери. Казалось, они влетали ей в одно ухо, и тотчас вылетали из другого, точно какая-то смесь опьянения и отупения лишала ее способности слушать. Одед, напротив, с каждым мигом все больше покрывался холодным потом.
– Я ничего не понимаю, – шептал он. – Откуда такие новости, Шимрит?
– Я ходила на родительское собрание. Что там творилось, дорогой мой, – это пусть твоя мама тебе расскажет. Я – не в состоянии. Я хочу только выбить дурь из этой девки, – потрясла она кулаками прямо перед носом Галь, еле удерживаясь от пощечины, – чтобы уберечь ее от срама исключения. Там, в педсовете, только и ждут любой ее выходки, чтоб выгнать вон. Так мне сегодня сказала Дана. До чего же она докатилась, Бог мой?! Я считала, что худшее уже позади, но, как видно, ошиблась.
Последнее предложение отрезвило Галь мгновенно. Лицо ее побагровело, глаза выкатились из орбит, руки сжались в кулаки, от прежнего ступора не осталось и следа. Она сейчас напоминала тигрицу перед смертельным прыжком. Шимрит, трепеща от того, что наговорила лишнего, отпрянула и инстинктивно прижалась к спинке кресла. Одед, также не ожидавший от подруги такого резкого перепада, встал между матерью и дочерью, не сводя с последней обезумевших от тревоги глаз.
– Ты переживаешь из-за моей дерьмовой школы? – разьяренно прорычала тигрица, наклоняясь к матери. – С какой же стати? Не видишь, что ли, что мне уже наплевать на все, и на нее в том числе? Пусть меня выгоняют! Я только обрадуюсь!
– Галь, прекрати! – вскричал Одед, цепенея от легкости, с которой любимая отказывалась от его близости в классе, махала рукой на их едва зародившийся роман.
– Мне все надоело, – вопила, распаляясь, девушка. – Какая там учеба, какая школа, когда меня уничтожили, а? Ты не смеешь требовать от меня сейчас этих вещей! Ты вообще не можешь предьявлять мне претензии! Разве ты тоже не пустила под откос свою судьбу и махнула на свою карьеру, когда мой папаша ушел от тебя к любовнице?
Впервые в разговоре с матерью Галь назвала отца «отцом», хотя и в очень грубой форме. Правда, это слово вырвалось у нее бессознательно, без эмоций, как сухая констатация факта. Но оно, все равно, сделало свое дело: Шимрит мгновенно превратилась из нападающего в жертву, бессильно распростертую в кресле перед неистовстовавшей дочерью.
– У нас, наверное, семейная традиция, – продолжала Галь Лахав. – Ты такой меня вырастила. Не пеняй, что я иду по твоим стопам!
– Это только моя, моя жизнь! – воспряла мать. – Ты должна быть сильней меня!
– Ах, вот как?! – подпрыгнула Галь и выпрямилась во весь рост. – Кто такое постановил?!
– Галь, Галь, пожалуйста! – взмолился Одед, схватив ее за плечи и пытаясь усадить на диван. – Не надо так с твоей мамой. Не видишь, как она страдает за тебя?
– Не за меня, а за себя, – все больше заводилась Галь, пытаясь снять с себя руки юноши. – Или ты не понял? Она хочет, чтоб я искупила ее ошибки, ее жизненный путь. Ей наплевать на то, в каком я состоянии. Эгоистка!
– Она тебя любит! – вскричал юноша. – И я тебя люблю! Так люблю! Подумай о нас! Не бросай меня одного в
