Аттестат зрелости - Илана Петровна Городисская
На протяжении всей этой сцены Дана Лев стояла у учительского стола с бешено колотящимся сердцем и опустившимися руками. Она напрасно искала той точки, где могла бы вмешаться, вернуть себе конроль над ситуацией, пресечь назревавшую бурю. Даже теперь, когда эта буря унесла двух родителей, она по-прежнему пыталась измыслить какую-нибудь спасительную фразу. Но, подняв усталые глаза на все еще рыдавшую Шимрит, на бледную, поддерживавшую ее Малку, на дрожавшую от негодования Орит, на смущенную Мерав и на все остальное подавленное собрание она поняла, что всем этим людям уже ничего не поможет. Особенно извинения с ее стороны. Хотя, за что ей было извиняться? Она открыла им глаза на правду, она выполнила свой долг. Пусть теперь справляются с этой уродливой и неприемлимой для них правдой сами. Ее учащиеся были достойными детьми этих людей, и все они были недостойны ее самого искреннего желания помочь.
– Я думаю, к вышесказанному нечего пока добавить, – с усилием сказала Дана, подытоживая собрание. – Можно считать нашу встречу оконченной. Большое всем спасибо!
Некоторое время она наблюдала, как оглушенная толпа, исторгая краткие восклицания: "какой позор!", "кошмар!", "о Боже!" пробивалась к дверям. Когда мимо проходила Шимрит Лахав, она тронула ее за плечо и попросила задержаться. Та кивнула, и вновь заняла свое место.
Закрыв двери за последним выходящим, учительница села рядом с Шимрит, почти вплотную к ней, глубоко вздохнула, и, с трудом собравшись с мыслями, произнесла:
– Шимрит, я очень сожалею о случившемся!
– Не стоит, Дана, – отвечала бедная мать, утирая глаза салфеткой. – Я умею сносить беды.
Прискорбный, и все-таки статный вид этой женщины навеял на учительницу воспоминание об их надрывном разговоре с Галь после ее драки с Лиат. Это воспоминание вспарывало ей душу, и ей было очень нелегко говорить сейчас с матерью своей ученицы. Но она преодолела себя и продолжила:
– Нам, в любом случае, нужно было поговорить. Есть некоторые вещи о Галь, которые нельзя было сказать при всех…
При этом слове она устало оглядела остатки недавнего базара и заявила:
– У Галь большие неприятности. Намного больше, чем у всех других.
– О самой страшной из них мне известно, – горько сиронизировала мать.
– Увы, это совсем другое. Я понимаю, что Галь переживает ужасные чувства, что ей может быть безумно тяжело морально. Но… она ведет себя, как одержимая. Неестественно как-то. То делается неугомонной, взбудораженной, то замыкается в себе. Подойти к ней, заставить ее объясниться, стало просто нереально. Даже боязно. В добавок, она начала прогуливать. А когда не прогуливает, то спит на занятиях. В прямом смысле слова. Не сдает домашние задания. Баллы ее деградировали ниже провальной черты. Мне очень жутко констатировать следующий факт, Шимрит, но педсовет поднял вопрос об ее исключении из школы.
Учительница боялась нарваться на новую истерику Шимрит Лахав, но та как будто окаменела. Воспаленное от слез лицо ее вытянулось и застыло, как маска, глаза перестали моргать.
– Как Галь ведет себя дома? – поспешила спросить Дана, чтобы помочь ей выйти из ступора.
– Вроде, не лучше, – оторопело прохрипела мать и затараторила: – Я вообще не понимаю, что творится. Я прихожу с работы в шесть, выжатая, как лимон, а она – вертится, неприкаянная. Забросила все, даже свои любимые коллажи. По вечерам удирает куда-то, возвращается поздней ночью. Почти не спит, а если и спит, то видит всякие кошмары. Похудела. Увядает на глазах. Я не знаю, что мне делать…
– Может, связалась с дурной компанией? – осторожно предположила учительница.
– Откуда мне знать уже?… Она же молчит, как рыба.
– Как-нибудь расспросить ее… Проследить…
– Попробуй проследи за ней! Меня же не бывает дома… Я так тяжко работаю и работала на нее… то есть, на нас двоих все эти годы…
Тут у Шимрит нее прорезался протяжный стон:
– Что же мне делать?! Я одна растила дочь, стольким для нее пожертвовала, и вдруг такое!!
Этот ее новый крик души был ужасней предыдущего. Его беспомощная жалобность, в отличие от агрессивности первого, словно сорвали все защитные покровы с побитой жизнью одинокой женщины. Казалось: каждое неосторожное слово могло теперь доконать ее.
– Шимрит, нельзя себя винить! – испугалась педагог, и схватила ее за трясущиеся руки.
– Я ничего не стою в жизни! – безудержно всхлипывала Шимрит. – Я не удержала мужа, не сделала карьеры, и сейчас смотрю, как гибнет моя единственная дочь!
– Нельзя, нельзя винить себя во всем! – упорно внушала ей Дана, едва удерживаясь от того, чтобы, нарушив все официальные границы, прижать ее к сердцу. – Я тоже рассталась с мужем, у меня тоже двое детей-подростков, требующих внимания, на мне тоже очень много серьезных проблем. Я знаю, как это печально, больно, страшно – взвалить на себя одну такую ношу. Но ведь я борюсь! Я не сдавалась и не сдамся! Бери пример с меня, Шимрит!
– Мы слишком разные, – глухо констатировала та, и попросила немного воды.
Пока учительница бегала за водой, Шимрит, уже в который раз за вечер, обвела глазами место, где день за днем, на протяжении последних месяцев, происходила драма Галь. Расставленные полукругом парты, на которых пестрели гадости, такие же размалеванные стулья, испачканные доска и стены, остатки мусора в углах… Внешний вид класса вполне соответствовал тому, что в нем творилось!
Ей пришло на ум, что, если бы ей пришлось отдавать Галь в школу именно сейчас, то она бы никогда не определила ее сюда. В какую угодно, но только не сюда! Тогда, наверно, не было бы никакого Шахара Села, и тогда Галь с легким сердцем сделала бы карьеру модели. Вся ее судьба сложилась бы иначе. Хотя, кто знает: определяет ли место судьбу человека, или же сама судьба настигнет его в каком угодно месте? Может, на месте Шахара оказался бы другой, не лучше и не хуже? Как знать! Горько противореча самой себе, Шимрит решила, что то, что случилось с ее дочерью, наверняка было определено ее судьбою, и не стоило обвинять в этом саму школу. И, все равно, ей было мерзко и печально смотреть сейчас на эти стены.
И, когда вернулась Дана с полной бутылочкой воды, Шимрит, пригубя ее, слабо, но спокойно, спросила:
– Разве решение педсовета окончательно?
– Нет, решение еще не принято, – быстро оговорилась Дана, – но вопрос стоит ребром.
– Неужели, – запротестовала Шимрит, – все прошлые заслуги Галь ничего не стоят? Ни ее бывшие успехи, ни ее творчество, ни ее любовь к людям? Ведь она же была золотом! Веселой, доброй, чистой девочкой, открытой миру, как только что распустившийся цветок. Что вы с нею делаете? За что? Не проще ли помочь ей по-человечески?
– Гм-гм, – неловко кашлянула Дана, переваривая это мрачное воззвание к справедливости.
– Это же катастрофа, – продолжала, захлебываясь в речах, мать. – Это ее добьет. Физически. А она – моя
