Черешни растут только парами - Магдалена Виткевич
– Это хорошо, – улыбнулась она. – А тебе не будет там слишком одиноко?
– Мама, ты же знаешь, мне нравится быть одной.
– Да. Ты как и я. Но это очень хорошо. Это значит, что ты любишь себя. Если бы ты себя не любила, ты не хотела бы проводить все время в одиночестве.
Действительно. Хотя и не очень этого хотела, я все больше и больше становилась похожа на свою маму. Мама тоже часто производила впечатление растерянной, нерешительной, но всегда добивалась поставленных перед собой целей. Я бы, наверное, тоже достигла своих целей, если бы они у меня тогда были. Пока что единственный план состоял в том, чтобы переехать в квартиру пани Стефании и получить индивидуальную лицензию архитектора. И первое, и второе было вполне достижимым.
8
В квартиру на десятом этаже я переехала в марте. Одна. Марек не захотел жить в доме-волне.
– Да ты что, это ж почти крыша мира! Разве что предложишь мне что-то совсем крутое? – спросила я несколько провокационно.
Конечно, я имела в виду его двухкомнатную квартиру в новом доме на Оливе. Увидев эту жизненную «вилку», он дал задний ход:
– Хотя… ты права… Или ты будешь киснуть со старичьем, или будешь жить здесь.
Мне не нравилось, когда он называл так моих родителей. И они, и пани Стефания учили меня уважать пожилых.
– Ну, вот видишь. Так что не пытайся любой ценой очернить в моих глазах эту квартиру. Скоро она будет такой, как я захочу. Если только я не перееду к тебе, – закинула я еще раз удочку.
– Ко мне?
Мне показалось, что в его глазах я увидела страх.
– А что, разве у меня есть кто-то другой, к кому я могу переехать?
– Ну, нет…
– Тогда что тебя так удивило?
– Что, что… Потому что я… Просто мы никогда не говорили об этом.
– Расслабься, я пошутила, – тихо сказала я.
Пожалуй, это был единственный способ сохранить лицо. Я ни в коем случае не хотела его ни к чему принуждать или навязывать ему свое мнение. Однако мне стало немного грустно. Для Марека все было здесь и сейчас. Никаких общих планов на будущее. В данный момент мы шли по одному пути, но, видимо, он не был уверен, какое слово судьба скажет через минуту.
Мы больше не возвращались к этой теме. А у меня сложилось впечатление, что Марек даже вздохнул с облегчением. Мы встречались в основном только у меня. И в большинстве случаев тогда, когда этого хотел он. В офисе мы почти не виделись. Фирма процветала, дела шли в гору, у него была масса мелких заказов и несколько крупных, он снял помещение в небольшом офисном здании, но чаще всего работал дома в одиночку. Сейчас я думаю, что какая-то странная была наша любовь, а может, и не любовь вовсе. Тогда я точно не знала, что такое любовь. Да и откуда мне было знать? Любовь в исполнении моих родителей заключалась в том, что, сидя с двух противоположных концов за столом, заваленным бумагами, они разговаривали друг с другом вполголоса. Она, любовь эта, состояла в том, что они по очереди подливали друг другу кофе. Пили только кофе по-турецки, из таких старых стаканчиков, которые помнили еще времена ПНР. Чтобы не обжечь руки, они поместили эти стаканчики в вязаные подстаканники. Те самые, что я связала им, когда мне было пятнадцать лет. Несомненно, эта их любовь была больше нашей, имевшей место раз в неделю на старом диване пани Стефании.
* * *
Все лето я только и делала, что работала. В Руду Пабьяницкую мне удалось съездить всего один раз. Я хотела найти человека, который приходил в мой дом, когда мы с Мареком заезжали сюда зимой, хотела поговорить с ним. Я взяла машину у отца и выехала очень рано, чтобы не оставаться на ночь. Марек на этот раз не поехал. Слишком устал на работе.
– Съезжу одна, ты отдохни, – сказала я. – Ты слишком много работаешь.
Действительно, он очень уставал. Даже в те редкие дни, когда он оставался у меня на ночь, он засыпал сразу, как только его ухо касалось подушки. Я не упрекала его и не совсем была в курсе, какие у него заказы, потому что некоторое время назад он сказал мне, что непрактично держать дипломированного архитектора на должности секретарши и нанял для этого Патрицию. Она была совершенством буквально во всех отношениях. Но это только потом выяснилось, что буквально во всех.
В Руду я приехала в прекрасный апрельский день, когда в моем саду зацвели нарциссы. Больше всего мне нравились белоснежные, с желтой серединкой. Таких было больше всего. Никто, кажется, не сажал их специально прошлой осенью, должно быть, остались от прежних обитателей.
Вид цветов радовал глаз. Мне даже показалось, что состояние виллы получше, чем когда я видела ее в последний раз. Я вошла внутрь. К сожалению, ничего не изменилось. А что могло измениться? Само собой ничего не сделается, под лежачий камень, как говорится… И тем не менее я решила, что сейчас не время для уборки. Потому что на этот раз я приехала не за этим.
Я покинула виллу и пошла вверх по дороге вдоль леса. Через некоторое время я увидела небольшой домик, а перед ним на маленькой деревянной скамейке сидел тот самый мужчина, которого я видела зимой. Рядом чинно вышагивали две курицы и клевали то, что он им бросал.
– Доброе утро, пан Анджей! – крикнула я издалека.
Мужчина поднялся со скамьи. Какое-то время пытался вспомнить, кто я, а когда понял, то улыбнулся.
– А, панна Зофья! От Стефании! – Было видно, что он обрадовался.
– Да, это я. Вы узнали меня!
– Как же вас не узнать! Соседку мою!
– Да уж больно дальняя соседка получается, – улыбнулась я и села рядом с ним. – Понимаете, пан Анджей, у меня угрызения совести.
– Чего бы вдруг? Зачем совесть дразнить?
– Я в тот раз не зашла к вам, не рассказала кое-что важное, а у меня есть что-то такое, что по праву должно принадлежать вам.
Пан Анджей удивленно поднял брови.
– Мне? Но мне больше ничего не принадлежит, кроме этого маленького домика и нескольких курочек, с которыми я вполне сдружился.
Я достала из кармана сложенное письмо.
– Вы ведь переписывались с пани Стефанией? – спросила я. По тому, как он смотрел на кремовый лист бумаги, я могла предвидеть ответ. Я протянула ему письмо. – Пожалуйста. Это вам.
Некоторое время он держал его
