Невиновный - Ирен Штайн
– Круто! Слушай, круто! Мы как эти… Ну, ты понял… Бонни и Клайд. Охренеть! Нет, ты слышишь?!
– Подожди, Бонни, я считаю. – Жестом я пресек ее объятия, надеясь, что подсчет денег сможет отвлечь меня и успокоить. Женьку это, похоже, совсем не расстроило – она выдала радостный и бессодержательный вопль в открытое окно, и я успел порадоваться, что мы отъехали в достаточно безлюдное место. – Двадцать тысяч сто шестьдесят пять рублей. На сегодня хватит, как думаешь?
Глаза ее округлились от радости, и она снова победно завопила, бросившись мне на шею и чуть было не оглушив. Я смеялся, обнимая ее за плечи и по-товарищески похлопывая по спине. И чувствовал себя так, как никогда раньше.
– Ты шутишь? На сегодня? Да как это?! Мы втроем на эти деньги жили месяц!
– Это все твое. Весь мир твой, Женя.
– Не верю. Господи, я не верю! – Казалось, она с трудом сдерживалась, чтобы не закричать. Пальцы ее, вчера так ловко и безошибочно создающие сложнейшие струнные комбинации, сейчас с трудом справились с колесиком зажигалки.
– Сейчас поверишь. В сити-молл?
Пять минут я слушал захлебывающийся от эмоций рассказ о том, что раньше сити-молл был пределом женькиных мечтаний. Они были там с мамой всего пару раз, и купили на распродаже футболку, которая впоследствии стала заношена и застирана до состояния половой тряпки, как всегда и бывает с любимыми вещами. А потом пошли в кино, и, хоть матери не понравился выбранный Женькой фильм, эти минуты вспоминались как истинное счастье. И я думал, что не заменю ей ни мать, ни отсутствующего отца, но должен хотя бы попытаться добавить в ее жизнь счастливых минут. Иначе зачем я вообще?..
– Ну как я? – Когда Женька выскользнула из примерочной с этим вопросом, я не сдержал улыбки.
– Похожа на техасского рейнджера.
В самом деле, это было так. Длинная рубашка в крупную клетку казалась бесформенной, но удивительно органично дополняла образ. Джинсы, «самые синие», как сказала моя подельница, заканчивались высокими желтыми ботинками, напоминавшими армейские. Не хватало только шерифской шляпы для полноты картины. Да, пожалуй, кольта.
– Надеюсь, ты не собираешься нарядить меня в платьице? – Чуть обиженно скривилась она.
– Глупости. Тебе очень идет.
– Тогда берем? – В голосе читалась неуверенность, словно в ожидании подвоха. Потому я поспешил кивнуть, с удовольствием наблюдая, как радостный огонек снова зажигается в глазах.
– Слушай, надень-ка вот это.
Я с недоумением уставился на мятного цвета свитшот с надписью «California» и спустя секунду согнулся от смеха чуть ли не пополам.
– Что такое? – Женька недоумевала, а я не прекращал смеяться, опершись рукой на вешалку с разноцветными лосинами, или чем-то вроде того.
– Ты хоть знаешь, сколько мне лет, дизайнер?
– Без понятия. – Было видно, что она не определилась пока, обидеться, либо тоже развеселиться.
– Много, Женя. В отцы тебе гожусь. А это… – Я с трудом сдержался от смеха, уставившись на потенциальную обновку. – Это для школьника впору. Ну, или школьницы.
– Много лет – не повод так одеваться.
– Как?
– Как будто ограбил похоронное бюро. На тебя глянешь – и такая тоска, хоть сразу в гроб. Кстати, где он? – Она начала оглядываться по сторонам, делая вид, что всерьез занята поиском. Я шутливо толкнул ее в плечо, наблюдая за улыбками окружающих. Они ведь думали, я и правда Женькин отец, и счастливое, пусть и неполное, семейство никак не может определиться, кто и кому обновляет гардероб.
– Ладно, шериф, сдаюсь. Но давай хотя бы не так радикально.
В конечном итоге из зеркала на меня смотрел ни много ни мало ветеран Вьетнамской войны. Оливковые штаны, выстраданный в бою с Женькой серый (не мятный, не голубой) свитер. А ведь и в самом деле, неплохо. Нужно только не забыть переложить из прежних брюк пистолет.
– Надо поставить ему памятник. – Не с первого раза я понял, что она пытается сказать с набитым ртом. В ресторанном дворике было совсем мало народу – вероятно, сегодня рабочий день, и не все могут позволить себе праздно шататься по торговому центру. «Только хозяева жизни» – додумалось само собой. И в самом деле – получается, большинству людей жизнь вовсе не принадлежит – они продают ее работодателям, отдают даром вытягивающему жилы семейству, растворяют в веществах. А мы, выходит, вырвались. Мы можем преспокойно бродить где угодно и когда угодно, делать все, что вздумается, что придет в голову в самых безрассудных фантазиях, ибо теперь над нами не властен даже чертов уголовный кодекс. Это наша жизнь, наш мир, целиком и полностью. Мы не дурацкие картины – не прибиты к месту гвоздями и не ограничены рамками. А значит…
– Ты меня вообще слышишь? – Женька ворвалась в мысли, растрепав их, как ветер занавески на окне.
– Что?.. Кому памятник? – Отозвался я, ощущая себя только что проснувшимся.
– Тому, кто придумал биг мак. И колу, конечно. Идеальная пара. – Она подняла огромный пластиковый стакан в мою честь, а я приветственно махнул ей длинной картофелиной.
– Как Бонни и Клайд?
– Ага.
Женька не смогла пройти спокойно мимо магазинчика с бижутерией и забавными вещицами ручной работы. Я все еще удивлялся потоку энергии, бьющему из нее через край. И она удивлялась – всему, что видит, так искренне и сильно, постоянно подсовывая мне всяких деревянных кошек, фигурки африканских женщин с кувшинами и барабанами, кораблики в бутылках. Я находил их красивыми, и только – почему-то, наверное, с возрастом, у моих эмоций убавилось яркости. Они будто выгорели, потускнели под палящим солнцем, но, все же, были, и я улыбался. Не насмешливо, не снисходительно – по-настоящему, как мог. Наверное, за эти дни в уголках моих глаз прибавилось морщин, хотя раньше на них не было даже намека.
На минуту (целую минуту) Женька подозрительно затихла, и я перехватил ее взгляд. Сразу стало ясно, почему она замолчала. За стеклом витрины лежали два колечка с гравировкой «forever» и «together». Навсегда вместе. Ты хотела показать их мне, даже попросить купить, но засомневалась – не стану ли я смеяться, не промолчу ли в знак отказа, как тогда, в спальне, и смогу ли обещать тебе это «навсегда».
А в самом деле, смогу ли? Нет, сомнения умерли, не родившись. Я не думал о том, что до меня доберется правосудие – только о том, что не смогу иначе. Не видеть, не знать, как там Женька, гадать, не сделал ли чего с ней отчим, никогда больше не задержать дыхание при звуке ее голоса, рвущегося из сердца под гитарные аккорды… Невозможно. Осталась формальность:
– Ты точно хочешь? – Кивнул я в сторону колец, и она бросила на меня взгляд, как выстрел.
– Точно. Не отговаривай – типа, опасно – фигня. С тобой
