Сергей Лукницкий - Киллеров просят не беспокоиться

-- Я уже понял. Но мы из другого управления.

-- Послушайте, это ваши люди следили за мной во время моей поездки? Учтите, я очень наблюдательная.

-- Вы здесь одна живете? -- спросил Нестеров, который был уверен, что у женщины, сидящей перед ним, нет и никогда не было детей.

-- Конечно, одна. Терпеть не могу посторонних в своей жизни. Вы понимаете?

-- У вас нет детей или других близких родственников?

-- Нет. Есть брат, но он живет в Киеве.

-- Вероника Сергеевна, какой багаж был у вас в полете? Расскажите, пожалуйста.

Сапарова удивилась. Это было написано на ее лице, она даже демонстративно удивилась, улыбаясь, ставя этой улыбкой гостей в неудобное положение.

-- Багаж? Да я ненавижу тяжести, никогда ничего не вожу с собой, кроме дамской сумочки и ручной клади, например, небольшой сумки с косметикой и, пардон, бельем, которую можно повесить на плечо. Никаких чемоданов, никаких тележек. Вы что, сами не видите?

Она развела руками, так чтобы Нестеров удостоверился, что такое нежное создание не может иметь "ба-га-жа".

-- Так вы утверждаете, что вы не сдавали в багаж ни сумки, ни баула? А не остался ли у вас квиток от ваших сумок?

-- Пойдемте, я покажу вам все, с чем я прилетела, и все эти бирки, билеты и квитки.

Они вошли в комнату. В конце небольшого коридора была еще одна, слегка приоткрытая дверь, за которой виднелась спальня. Средняя комната оказалась затемненной, шестиугольной и, к удивлению Нестерова, без балкона. Стена за окном подходила к спальне. Женечка с пристрастием осматривала гостиную, а Николай Константинович обозревал груду вещей, вываленную из так называемых "дамских сумочек" Вероники Сергеевны. Сумки эти лежали тут же, на столе.

-- Вот, -- Сапарова протянула ему бумажки, -- смотрите сами, я в этом ничего не понимаю.

У Нестерова в руках оказался билет на самолет и три квитка от багажа: два от ручной клади, а один...

Нестеров и Женечка переглянулись.

-- Вот этот квиток, от чего он? -- спросил Нестеров, приближаясь к Сапаровой.

Та неожиданно вспыхнула и замахала рукой.

-- Ой, все поняла! Это недоразумение. Все поняла. Сейчас я вам объясню. Дело в том, что со мной вместе улетал один мужчина, москвич, мы в Каире жили в одном отеле, поэтому и в аэропорт добирались вместе. Его зовут Валерий. Молодой парень. Вот у него-то и оказался перевес. Ну, понимаете?

-- Начинаю догадываться.

-- Он попросил меня оформить одну сумку на себя, чтобы не платить за лишний вес багажа. -- Она вдруг ахнула и артистично поднесла пальцы к глазам. -- Как же он получит свой багаж, если я забыла отдать ему квиточек? А?

-- Вам придется проехать с нами, Вероника Сергеевна. Но, принимая во внимание, что вы устали с дороги, и ваш возраст, давайте перенесем встречу на завтра, на раннее утро. Только, пожалуйста, ни с кем не разговаривайте о том, что у нас с вами тут произошло, и не выходите из дому.

-- Мне кажется, вы хотите сказать, что мне угрожает какая-то опасность?

-- Меры предосторожности не помешают.

-- Ну, так организуйте охрану. И объясните мне: что за всем этим кроется?

-- Объясните, Женечка, -- попросил Нестеров, чем неприятно огорчил Сапарову. Казалось, что она в упор не видит его помощницу и желает общаться только с импозантным генералом.

Женечке пришлось втолковывать даме, что груз, оформленный на ее имя, оказался контрабандой, а значит, ее знакомый Валерий рассчитывал, что она переправит баул через таможню. Может быть, рассчитывал, что Вероника Сергеевна не посмеет оставить чужую сумку, на которую у нее хранился квиток, без опеки. Из чего следует, что если он не проследил за ней в аэропорту и не видел, что сумка осталась там, то, возможно, нагрянет за вещами к ней в квартиру.

-- Но он же не знает, где я живу, -- снисходительно заметила Сапарова.

Женечка умоляюще взглянула на нее и чуть было не спросила: "Вы что, ребенок?" Сапарова наконец поняла, что все гораздо серьезнее, чем ей казалось.

-- Но вы мне верите? -- озабоченно спросила она, отвернувшись к Нестерову.

-- Посмотрим, -- нарочно ответил тот, чтобы сбить спесь с напыщенной дамы.

Вызвав ее к себе на девять часов утра, он сгреб Женечку в охапку и вышел с ней из квартиры. А на лестнице шепнул ей прямо в ухо:

-- Гордыня из этой Сапаровой так и прет.

-- А мне она понравилась, ведет себя как баронесса...

3

Длинноволосая блондинка загорала на лежаке небольшого голубого бассейна. Сквозь черные очки Наташа смотрела на бассейн и на отдыхающих вокруг него. Здесь, на Кипре, было еще жарко, но солнце уже не припекало, в море никто не купался, хотя оно находилось в пяти метрах от небольшого частного отеля и вода была довольно теплая. Видимо, срабатывала местная традиция: морская вода в двадцать градусов казалась жителям Кипра ледяной.

В маленьких наушничках плейера рассыпался старческий хрип Рэя Чарльза. Блондинке становилось не по себе, когда она, вновь и вновь проверяя свои ощущения, не находила в себе чувства страха и переживаний по поводу исчезновения мужа. Более того, она полностью расслабилась и, предоставленная сама себе, начинала понимать, что ей не хочется уезжать из этого райского уголка.

Они были женаты пятый год. Эмоции, добавлявшие адреналина в кровь в начале их знакомства, выцвели и, как эта белая кипрская земля, истощились. Наташа остыла первая, но решила, что пора заканчивать с необузданными страстями, нельзя же искать вечной любви до седых волос. Так уж заведено у людей: остывшие чувства нужно только правильно оформить, построить чистые теплые отношения с человеком, который стал мужем.

Наташа была родом из Киева. Закончила там экономический факультет. Пять лет назад в отпуск к матери приехал сосед Евгений. Он был старше Наташи на одиннадцать лет, а ей шел уже двадцать девятый. Может быть, именно из-за этого она и не разглядела в новом знакомом ни налета московского бахвальства, ни нагловатости, ни круглого животика, скрываемого в складках дорогой шелковой рубашки. Просто ей очень захотелось своего.

Ее взрослая жизнь была не ее. Однажды осенью, еще на втором курсе института, она захотела поехать в совхоз, собирать колоски, морковку и картошку. Совхоз был прикреплен к институту третий год и, как тогда водилось, нуждался в рабочих руках. Добровольцы уехали неделей раньше, и Наташа отправилась в деревню своим ходом. Автобус привез ее на площадь райцентра, а попутчики объяснили, как пройти через футбольное поле к студенческим баракам.

Издали Наташа увидела самодельные столы, летний душ за зеленой металлической ширмой, скамьи и два низеньких, крытых соломой барака. Возле сухой деревянной штакетины, призванной означать околицу, сидели знакомые по институту парни со старшего курса. Один из них, которого Наташа приметила еще в институте, в джинсах без майки, с обгорелой красной грудью, плечами Геркулеса и детским ершиком на голове, стоял во весь рост в высокой траве лицом к ней, пробиравшейся заброшенным садом, и улыбался.

А потом были трудовые будни и веселые вечера с танцами, кострами прямо во дворе, купаньем в сельском пруду и еще -- прогулки с Никитой вдоль нескончаемых пшеничных полей, похожих на старую потемневшую бронзу под огромной желтой Луной. И звезды, которыми она любовалась, лежа в этой пшенице, осыпающие все небо на голову Никиты. Такие звезды можно увидеть только над Украиной. И такие тихие ночи с далеким-далеким пением...

У Никиты детей еще не было, но жена уже была. Он сказал ей про жену не сразу, а тогда, когда сердце ее уже распалилось, а сама она уже утонула в этом омуте, позволила себя закрутить, втянуть в этот водоворот страсти...

Управляющий московским банком Евгений Олегович Терехов увез в Москву с родины молодую жену и воз приятных планов по обустройству семейного гнездышка. Наташа быстро освоилась в новом статусе, и не только как просто жена, но как жена банкира. Новые приятельницы -- жены соучредителей Терехова -- приняли ее в свой круг, как ни странно, очень легко. То ли чувствовали в ней хоть и киевскую, но все-таки принцессу по положению (Наташа родилась в семье министра), то ли хохлацкая напористость и хитрость проявились в полную меру.

Так или иначе, Наташа быстро скорректировала свою фигуру и внешность: истощающие диеты и занятия в бассейне пять раз в неделю, тренажеры и многочасовые сеансы в салонах отеля "Мариот" -- все это превратило ее из круглолицей голубоглазой селянки в худощавую мускулистую леди с матово-оливковым цветом кожи, отсутствующим прозрачным взглядом и большими запросами. Она уже не довольствовалась тысячью долларами в неделю, дорогими подарками мужа и регулярными выходами в свет. Она настояла на том, чтобы на ее имя были приобретены машина и квартира, куда она незамедлительно переселила из Киева маму и сестру, и тут же потребовалась еще одна квартира -- лично для нее.

Любила ли она своего мужа? А разве это ему было нужно? Ни ему, ни ей. В этом-то они и нашли друг друга: просто оба созрели для семейного альянса. Первое, что выяснил для себя Евгений Олегович: нет ли у Наташи в прошлом фактов, порочащих биографию, здорова ли она в том объеме, который необходим для супружеской жизни, не слишком ли проста и нетребовательна? Он полагал, что излишняя покладистость может отбить у мужчины всякую охоту бороться за собственное благополучие.