Георгий Катаев - Звезды просят слова

Георгий Катаев

Звезды просят слова

Большие квадратные часы над парадным входом института показывали двадцать пять минут девятого. Спешащие ручейки людей выплескивались из трамваев и троллейбусов за углом главного здания и сливались у входа. Слева от ступенек невысокой лестницы росло покосившееся стадо мотоциклов и мотороллеров — любимого средства передвижения механиков и старших лаборантов. У скверика напротив хлопали дверцы: прибывали в личных машинах заведующие лабораториями и начальники отделов.

Я уже вытаскивал пропуск, когда мимо прошел худощавый, чуть ниже среднего роста мужчина с ключом от машины на указательном пальце левой руки. Быстрая походка и черный ежик коротко стриженых волос… «Ленька!» — громко вырвалось у меня. Мужчина обернулся. Ну, конечно! За тринадцать лет — с момента торжественного вручения нашему курсу дипломов — он почти не изменился, только стало очень смуглым его тонкое лицо. Через минуту, заполненную междометиями, выяснилось, что с сегодняшнего дня он старший научный сотрудник нашего института. Отыскался след Тарасов!

— Слушай, столько надо рассказать! А сейчас некогда, — кричал Ленька. — Сравнительные жизнеописания продолжим в обеденный перерыв, хорошо? Встречаемся тут же, у выхода. Ладно? Если захочешь поедем со мной… — И Ленька, помахав рукой, воткнулся в людской поток.

Ленька Воробьев пришел в университет вскоре после войны из поселка где-то за Костромой. Аттестат с золотой медалью пропустил этого паренька в пиджачке с заплатанными рукавами в храм высокой науки, но в дальнейшем дело пошло хуже: половины программного материала в школе костромского поселка толком не проходили. Иностранного языка в десятом классе не было совсем.

В громадном общежитии на Стромынке наши комнаты были рядом. Ленька стал удивлять нас с самого начала. Ровно в шесть утра за стенкой гремел будильник, затем стучали четырехкилограммовые гантели, потом по коридору топали разбитые бутсы. Ленька шел в читалку.

Стромынгородская читальня отличалась от всех других тем, что туда можно было ходить со своими книгами, а главное, тем, что работала круглые сутки. В сессию некоторые там и спали, положив голову на раскрытый учебник. Ленька с утра пораньше исправлял недоделки школы.

Но ровно в девять он сидел рядом с нами на лекциях в старом здании на Моховой. После обеда Ленька вновь усаживался в читалке на свое излюбленное место у окна. До одиннадцати. В одиннадцать он ложился спать. И так каждый день.

Ребят из своей группы, живших в общежитии, Ленька яростно пытался сагитировать заниматься по своему методу. Кое-кто поддавался, но надолго их не хватало. Как же можно усидеть за учебником, если вся группа идет после лекций в «Ударник» на новую картину?

Находились и такие, которых Ленькина пунктуальность выводила из себя. Однажды, как только Ленька уснул, кто-то перевел его будильник на пять часов вперед. В час ночи зазвенел звонок. Дело было зимой, одинаково темно, что в час, что в шесть. Ленька вскочил, пробормотав: «Ой, что-то спать хочется!»

Закатились под батарею гантели, протопали бутсы. Можно было смеяться вволю. Но настоящий, уже не сдерживаемый хохот пяти здоровых глоток раздался минут через двадцать, когда Ленька вернулся из читалки и стал раздеваться, тихо бормоча: «Надо же, раньше меня встали! Уходил, они еще сидели! Нет, сегодня я что-то не могу, надо вздремнуть еще!»

С ребятами из своей комнаты Ленька потом неделю не разговаривал.

Диплом он защищал по захватыванию и затягиванию (такая паучиная терминология существует в радиофизике). Началось распределение. Я попал в институт, с которого начал рассказ. Леньке неожиданно предложили аспирантуру. Преподаватели кафедры, видимо, были наблюдательнее товарищей по курсу.

После памятного всем нам выпускного вечера я Леньку не видел, но кое-что до меня доходило. Как почти все экспериментаторы, в срок он не защитился. Это теоретику нужны только авторучка, стопка бумаги и хорошая библиотека. А экспериментатор должен собрать установку, прибор за прибором. Попробуй, когда в отделе снабжения на тебя уже смотрят волком: ведь на работу аспиранта денег не полагается. А стеклодувы потребляют спирт в объеме выдуваемых ими изделий… Ну и так далее. Но Ленька молодец — защитился через год после окончания срока. Кандидат физико-математических наук! Защитился — и неизвестно куда пропал. Хоть теперь объявился!

В час дня, когда наиболее стойкие сотрудники занимали очередь в институтскую столовую, а сибариты — в ближайшее кафе, я вышел из дверей института.

Ленька появился минуты через две. Он был в черном халате и тащил что-то похожее на этажерку из алюминиевых уголков. Внутри этажерки смутно поблескивал дюаровский сосуд — вроде большого термоса, но с длинной шеей внизу. На зеркальную поверхность сосуда в интересах техники безопасности был натянут капроновый чулок. Из герметической крышки, неуважительно называемой «капкой», торчали во все стороны латунные трубки с кранами. За одну из трубок уцепился обвисший пузырь метеорологического шара-зонда. Такая штука была мне знакома. В ней носили в главный корпус жидкий гелий, а чтобы он не испарился в атмосферу, дорогой газ собирали в эту желтую резиновую грушу.

— Зачем тебе в первый день работы на новом месте понадобился гелий? — спросил я Леньку.

— Сейчас все расскажу! Полезай в машину, поедем на ожижительную станцию, — ответил тот на ходу и подошел к бело-зеленой «Волге». Ленька мастерски вырулил из ряда и не менее лихо промчал триста метров до новой территории института, где находилась ожижительная. Пристроившись в хвост очереди автокаров и ручных тележек с черными металлическими дюарами для жидкого азота и голубыми — для кислорода, он распахнул дверцу.

На дворе стоял жаркий сентябрьский денек.

— Так ты все эти годы здесь? — сказал Ленька. — Завидую. Мог заниматься наукой, не то что я…

И он рассказал, что по окончании аспирантуры его направили в весьма отдаленный «почтовый ящик», где он в течение пяти лет конструировал некую заоблачную аппаратуру. Производственные планы были достаточно жесткими, и в рабочие часы на науку времени не оставалось. Другое дело в нерабочие…

Потом его неожиданно вызвала в Москву, в иностранный отдел госкомитета. А через два месяца он оказался в слаборазвитой восточной стране, в столице которой создавался университет.

На всю страну он был поначалу единственным физиком. На него свалились сразу и лекции, и создание практикума, и даже составление учебников. Но самое страшное — язык.