Забег на невидимые дистанции. Том 1 - Марьяна Куприянова
Но женщина ее доводов как будто не слышала. Она, кажется, взяла за правило ни в коем случае с пациентами не спорить. А конкретно Нину еще и стараться не злить. Видимо, чтобы случайно не спровоцировать то, из-за чего она сюда попала.
Девочка длинно выдохнула и принялась рассказывать, стараясь уложиться в оставшиеся семь минут сеанса, чтобы сразу после ответа ее отпустили. Сегодня ей очень хотелось уйти. Даже больше, чем обычно. Работать над самоконтролем было сложнее, чем игнорировать проблему, ставшую очевидной.
Ломать вещи в гневе, как и кричать на них, казалось Нине естественным поведением. Настоящим, без притворства. Подступила эмоция – выразил ее. Все. Никаких проволо́чек или самообманов, никакого вредного подавления. Выпустил пар и живешь дальше, не накапливая этого в себе и не думая об этом перед сном.
Злость и ярость вызывали в ней неосознанное уважение. Она считала их самыми искренними эмоциями в себе, а способность ощущать их – незаменимой для любого человека. В этом Нина себе никогда не отказывала.
Однако наступил момент, когда окружающие посчитали, что граница пройдена, и девочке пришлось взяться за ум. Не без посторонней помощи. Под эгидой «добровольного принуждения» она дважды в неделю прорабатывала проблему с местным психологом. Успех был переменным. Иногда ей удавалось сдерживаться, но потом она обязательно срывалась. Вспыльчивость казалась естественной частью ее натуры, и почему нельзя оставить все, как есть?
Что же касается личных ощущений, о которых так настырно выведывала психолог, тут ничего не менялось. В состоянии предельного раздражения (или возбуждения, или болевых ощущений) под переносицей росла тупая боль, словно в нос зарядили чем-то тяжелым, железным, холодным и вибрирующим.
Резкий и болезненный перепад давления внутри черепной коробки, больше всего напоминающий фантомную боль от старого удара, который решил повторяться снова и снова, вспыхивал и затуманивал разум. В такие эпизоды «помутнений» девочка становилась агрессивной, ничего не слышала, ни на что, кроме раздражителя, не реагировала, почти ничего не запоминала.
Моменты ярости, начинающиеся с неуловимой ломоты промеж глаз, должны были делать ее уязвимой, дезориентированной, но вместо этого превращали в серьезную угрозу для окружающих. Судя по опыту, во вспышках гнева Нина переставала чувствовать боль и не соизмеряла силу. Вообще-то полезные умения, особенно для нее, но почему-то все расценивали их как опасные. Нина не вполне сознавала, почему, и пространные тирады психолога не помогли ей в этом продвинуться.
Коннекта между ними не возникло. Все чаще девочке казалось, что она ходит сюда для галочки. Возможно, психолог работала с ней по той же причине.
В семь минут Нина, к сожалению, не уложилась, и пришлось в оставшееся время объяснять, как она понимает значение некоторых пословиц. Те, что попались сегодня, девочка слышала раньше, потому интуитивно улавливала смысл и смогла его разъяснить.
Эта безобидная практика требовалась для проверки активности каких-то долей мозга, отвечающих за абстрактное, творческое мышление. Казалось забавным, что существуют люди, частично или полностью его лишенные. Они либо совсем не понимают метафор и переносных значений, либо понимают исключительно буквально, из-за чего слушать их объяснения уморительно.
Нина даже знала одного такого человека. Она шла к нему почти каждый раз, как сеанс заканчивался, в зависимости от того, совпадала ли смена с посещением. Для этого требовалось всего лишь пройти длинный холл, поздоровавшись с уже знакомыми лицами, и потянуть на себя дверь с тисненой серебристой табличкой напротив глаз.
Попрощавшись с психологом, Нина отправилась привычным маршрутом и тихо вошла в кабинет. Офицер, как обычно, сидел за своим столом, и тут же, не отрываясь от монитора, спросил:
– Какие сегодня?
Это был их маленький ритуал.
– Человек – не остров, – хмыкнула Нина и двинула к журналу, в котором отмечалась после каждого посещения. Журнал всегда хранился здесь, а если офицера не было на смене, стажеры давали девочке ключ, повинуясь указаниям начальника.
– Конечно же, не остров, – задумчиво согласился Клиффорд. – Человек – это плоть и электричество, а не какой-то кусок земли в море.
Нина улыбнулась, выводя галочку напротив даты. Излишне аналитический склад ума к аналогиям не расположен.
– А еще, – добавила она, усаживаясь в кресло как в любимое теплое гнездо, – два заблуждения еще не правило.
Клиффорд выронил ручку, но тут же на лету поймал ее, подумал и мотнул головой:
– Это вообще какой-то алогичный бред.
Девочка не удержалась и хохотнула. Офицер быстро просканировал ее и вернулся к бумагам.
– Как все прошло?
– Да так себе, – апатично ответила Нина, укладывая подбородок на сплетенные ладони.
– [Toska], – заметил Клиффорд по-русски, но с таким ужасным акцентом, на фоне которого произношение Отто меркло. Девочка всегда улыбалась, когда офицер употреблял словечки, которым она его научила, а офицер украдкой следил за ее реакцией.
Лоуренс Клиффорд никогда не думал, что его так поразит чья-то улыбка. Но дело было не только в ней. Все в Нине, от наклона головы и полуопущенных век с рыжими ресницами, когда она смотрела с ожиданием, до того, как сгибаются пальцы и заправляются за уши волосы, все, все, все в ней было натуральным, зовущим, непринужденным. Необходимым.
– Ну, ничего. Подожди немного, будет тебе веселье.
Устроившись поудобнее, Нина стала послушно ждать, пока Клиффорд закончит дела, и они приступят к запланированному мероприятию. Фигура офицера тонула в стопках папок и бумажек, но работал он, как всегда, математически быстро, системно, безошибочно и почти без пауз. Он знал, что делать, и выполнял задачи, словно машина.
Наблюдать за ним было одно удовольствие. Особенно когда он, как сейчас, решал рабочие вопросы, забываясь в обилии бумажной и электронной документации, с кем-то изредка созваниваясь и произнося непонятные термины или вызывая на ковер стажеров, чтобы дать поручения, но не забывая время от времени зыркать в сторону Нины с выражением удовлетворения тем, что она находится рядом, что ждет его, смотрит на него открыто и честно, с ноткой искренней, бескорыстной симпатии, как мало кто смотрит в его сторону, а если быть честным, вообще никто.
Попадание Нины под действие программы совпало с началом учебного года, поэтому в десятый класс девочка перешла уже в новом статусе (и возрасте). Третье задержание за потасовку на спортплощадке стало решающим во всей этой истории и кардинально изменило ее жизнь на ближайшее время, но не ее саму.
Это был один из самых неприятных
