Мулен Руж - Пьер Ла Мюр
Она заметила, что Пату смотрит на нее, и обратила к нему мокрое от слез лицо. В комнате наступила напряженная тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием Анри.
– Я знаю, что вам больно и неприятно выслушивать такие вещи, – сказал полицейский, – но уверяю вас, мне тоже нелегко говорить об этом. Я знаю, что господин префект полиции распорядился присматривать за ним, и уверяю вас, мои люди не спускают с него глаз. Но он отбивается от рук. Теперь он начал выбираться за пределы Монмартра. И одному Богу известно, что он может натворить завтра, если его не остановить. Вы должны поговорить с его матерью, пока не случилось непоправимое. Если вы откажетесь, то я сам с ней поговорю. Просто я подумал, она легче воспримет это известие, если оно будет исходить от вас. Вы же женщина, вы лучше знаете, как это преподнести, и сумеете найти нужные слова.
Она понуро опустила голову, и ее плечи содрогнулись от рыданий.
– Пожалуйста, не расстраивайтесь вы так, – принялся успокаивать ее Пату. – Ведь это для его же собственного блага.
– Его отправят в приют для умалишенных.
– В приют? Нет, ну что вы! Не в приют, мадам Лубэ, а в лечебницу! – поспешно возразил он. – Людей его круга не отправляют в приюты. А в лечебницах для них созданы все условия. К тому же это не надолго, всего на две-три недели…
Ее лицо немного просветлело, и она с надеждой смотрела на Пату, желая, чтобы он поскорее опроверг все ее сомнения.:
– И его там вылечат, – добавил он.
– Правда? Вы хотите сказать, что он больше не будет пить?
– Ни капли. Те доктора знают свое дело! Всего за несколько недель его поставят на ноги, и он станет таким, как прежде.
Мадам Лубэ задумалась.
– А ему там не навредят? Не будут бить, если он вдруг сделает что-нибудь не так? – обеспокоенно спросила она.
Пату немедленно развеял и эти ее сомнения.
– Ну что вы, мадам Лубэ, в лечебнице такое просто невозможно! С ним там будут обращаться не хуже нас с вами, с той только разницей, что они там будут знать, что делать. Ему дадут лекарства, чтобы он спал. И не позволят снова приложиться к бутылке.
– И его там вылечат?
– В два счета. Тамошние доктора просто творят чудеса.
Похоже, ее это убедило, и все же она не собиралась так легко сдаваться.
– Посмотрим, как он будет чувствовать себя завтра, и если не станет лучше…
– Ладно, ладно, только не затягивайте с этим. Ну что ж, пожалуй, мне пора.
– У меня есть немного кофе. Давайте выпьем по чашечке, прежде чем вы уйдете. А потом я вернусь сюда и посмотрю, как он здесь. – Она поднялась на ноги, склонилась над Анри и заботливо укрыла его одеялом. – Так мирно спит, – прошептала она через плечо.
Они потихоньку вышли из комнаты и, стараясь не шуметь, стали спускаться вниз по лестнице.
Им удалось дойти до третьего этажа, когда наверху раздался пронзительный, безумный вопль. Практически в тот же момент дверь студии с грохотом распахнулась и на площадку выскочил Анри, облаченный в длинную ночную рубашку. Лицо его было перекошено от ужаса.
– Мадам Лубэ! Мадам Лубэ! Где вы? Они вернулись, эти тараканы! Их там миллионы!
Он был без пенсне и, близоруко щурясь, нашаривал в потемках перила.
– Их там миллионы, мадам Лубэ! Где вы, мада-а-а…
Он запутался в подоле собственной рубашки. Замерев от ужаса, они видели, как он покачнулся, попытался ухватиться за стену и с криком полетел вниз.
Раздался глухой грохот, с которым его тело катилось по ступенькам крутой лестницы.
Глава 21
Лечебница доктора Селемежа располагалась в аристократическом пригороде Отей и ничем не походила на приют для умалишенных. Это был величественный особняк XVIII века, которым в свое время владела подруга Марии Антуанетты принцесса де Ламбаль, чей фамильный герб до сих пор украшал изящные и вместе с тем неприступные ворота усадьбы. Великолепный сад с ухоженными клумбами, а также царившие здесь тишина и покой делали заведение похожим, скорее, на роскошное загородное поместье, каким, по существу, оно и являлось благодаря стараниям доктора Селемежа. Загородная усадьба, место отдохновения, тихая гавань для состоятельных пациентов, страдавших от нервных или ментальных расстройств.
Но для Анри это было зловещее, поистине ужасное место. За те три недели, что ему уже пришлось «погостить» здесь, он всей душой возненавидел эти чистенькие коридоры, благожелательных врачей и облаченных в белое мужчин-санитаров, эти таинственные комнаты и вечно закрытые двери, из-за которых доносились странные, словно потусторонние звуки. С наступлением темноты особняк становился домом кошмаров, замком, где царила зловещая тишина, нарушаемая воплями, от которых кровь стыла в жилах, кладбищем, лишенным умиротворенного покоя.
В тот мартовский день он ненавидел этот дом каждой клеточкой своего мозга, делая вид, что бесцельно таращится на небо сквозь зарешеченное окно своей палаты. Если бы он только мог позвать на помощь! Однако грубый санитар, сидевший тут же, жуя кончик зубочистки и читая газету, наверняка лишь скажет на это: «Давай-давай! Можешь орать сколько влезет. Все равно никто тебя тут не услышит». И это было самое ужасное. Если ты оказался здесь, то никто тебя не слышал, никто не желал тебя слышать. Для мира ты умер, ведь ты был просто сумасшедший! Ну когда же они, наконец, поймут, все эти прилипчивые пустоголовые специалисты, что он не сумасшедший? Пьяница, да. Но не сумасшедший!
– Ты что-то сказал? – Санитар пристально глядел на него поверх газеты.
– Н-нет. Наверное, это женщина из палаты напротив.
Видимо, забывшись, он пробормотал что-то вслух. Это плохо. Нормальные люди не разговаривают сами с собой. Но, черт побери, еще один месяц в этом аду, и он уже будет вести сам с собой пространные дискуссии, с вопросами и ответами. А месяца через три и вообще начнет мнить себя Наполеоном или Святым
