Почти 15 лет - Микита Франко
Слава посмеялся: в каждой шутке…
А потом наступил следующий день, в который он стоял на пороге квартиры, наблюдая, как сонные дети, врезаясь друг в друга, собираются в путешествие, будто бы ничуть не горя желанием ехать к Байкалу.
— Я же просил в шесть, — мягко указывал Лев, глядя на Славу. На его циферблате значилось 08:07.
Тот вздыхал:
— Они проспали.
— А ты?
— Я тоже! – ответил Слава. – Я ненавижу рано вставать.
Лев вздыхал: спокойствие, только спокойствие. Помимо перспективы застрять в городских пробках, ещё было обидно, что он-то всё-таки встал в шесть. Мог бы и дальше спать, как эти…
Но Слава действовал на него успокаивающе, Слава обволакивал своим присутствием и мурлыкал на ухо нежные глупости: «Ну, не злись, не злись, не будь букой», и Лев расплывался в улыбке: не злюсь, не злюсь, не буду.
Они погрузили вещи в багажник, Лев хлопнул крышкой, закрывая его, и, отряхнув ладони, повернулся к Славе, мнущемся рядом в пижамных штанах и футболке. Развернув полы куртки, Лев спрятал его в них, обнимая, а Слава, неловко оглянувшись, сказал: — Нас могут увидеть.
Лев фыркнул:
— Это моя реплика.
— А ты, кажется, забыл слова, — ответил тот, расслабляясь в его руках.
«Надеюсь, навсегда», — подумал Лев, целуя Славу в волосы.
— Всё, давай, — проговорил он, отпуская мужа. – Подгоню машину к подъезду.
Но Слава не торопился отцеплять руки, держа в них, будто в коконе.
— Ты чего?
— Лев? — очень серьёзно сказал Слава.
— Что?
— Береги себя, ладно?
Он чуть отстранился, заглядывая ему в глаза.
— Всё в порядке?
— Да, просто… — Слава поёрзал щекой по его груди, — не знаю, что-то тревожусь.
Он ещё раз прижал губы к мягким волосам, вдыхая запах земляничного шампуня.
— Всё будет хорошо, — сказал он в макушку, легонько давя на Славины кисти, разжимая руки вокруг себя.
Тот нехотя отступил.
Подогнав машину к подъезду, Лев дождался, пока дети заберутся на задние сидения, и, поцеловав Славу на прощание, переставил рычаг коробки передач вперед. Пора ехать.
Мальчики, прильнув к заднему окну, интенсивно замахали руками, прощаясь со Славой, словно в последний раз. Тогда почему-то и Льва кольнула тревога, совсем чуть-чуть.
Они выехали на трассу, собрав по дороге все пробки в центре города и на шоссе, но Лев сдержал себя и не стал напоминать, что он же говорил. Дети играли в эники-беники, пока стояли на Красном проспекте, а потом в крестики-нолики, когда выезжали на шоссе («Я ставлю в центре» — «В центре уже стоит мой крестик!» — «А я помню что ли?»). Лев умилялся с этого ровно пятнадцать минут, до того момента пока их автомобиль, вывернув на трассу «Сибирь», не миновал все торговые центры и места общепита, а Ваня не заголосил с заднего сидения: — Я хочу писать!
Умиление сразу же прошло. Он вздохнул: кажется, путешествие началось.
Слава [80]
День был долгим.
Проводив путешественников на Байкал, он, ежась от холода, вернулся домой, лег в постель, согреваясь мыслью, что на целую неделю никому ничего не должен, а значит может спать, спать, спать. Он с головой завернулся в одеяло, закрыл глаза и… не уснул. Быть никому ничего недолжным оказалось тоскливо. Уже к десяти он устал от безделья и поднялся с постели, чтобы приготовить завтрак: пожарил омлет из пяти яиц и, только выключив плиту, вспомнил, что один. Один. Ему бы хватило и двух.
После завтрака он принял душ, покормил Сэм, оставленную Львом на иждивении, сел за макет интерфейса киберспортивной игры, провёл за рисованием до обеда, потупил в потолок и стены, покрутился на стуле, спросил у Льва, где они сейчас («Едем в Кемерово» — пришло в ответ), доел омлет, который приготовил утром, посмотрел из окна на прохожих и подумал: «Скучно».
Никто ничего не выпрашивает, не хочет и не требует. Никто не рассказывает про «Майнкрафт» и не фыркает ломким голосом: «Ну, пап, ну отстань». И, что хуже всего остального, нет приятного ожидания момента, когда напишет Лев и спросит: «Придешь сегодня ко мне?».
Всего не хватало.
— Кажется, я не знаю, кто я, если рядом нет детей и мужа, — признался Слава при вечернем созвоне с Крисом. – Я весь день просто ждал момента, когда можно будет позвонить вам и занять себя этим разговором, потому что без этого… Я вообще не знал, что мне делать.
— Похоже на синдром опустевшего гнезда в миниатюре, — заметил Крис.
Именно так он ощущал теперь их квартиру – «опустевшее гнездо».
— Вас расстраивает, что дети далеко?
Он покачал головой.
— Кажется, меня расстраивает, что я не понимаю, кто я.
— То есть?
— Если я не отец и не муж, то кто я ещё? Кроме этого.
Крис покивал:
— Это очень хороший вопрос. Поиск своих идентичностей. А раньше вы знали?
Слава пожал плечами:
— Я ведь как будто… как будто всю жизнь такой. Я стал отцом ещё в тот период, когда сам был ребёнком. И парнем Льва… примерно тогда же. До этого я был сыном, братом, школьником, студентом колледжа, а потом сразу… отцом Мики, мужем Льва. Как-то так.
Крис начал подсказывать:
— Может быть… художник?
И Слава сам удивился, как не почувствовал никакой близости с этим словом.
— Кажется, с тех пор, как это стало работой, я больше не ощущаю себя художником. Я уже лет десять ничего не рисовал просто… просто для себя.
— А если попробуете?
Что ж, не попробуешь – не узнаешь, что будет, если попробуешь. Вечером, удостоверившись, что вся компания благополучно добралась до Кемерово, Слава пообещал себе, что сейчас сядет за рабочий стол, выкинет все посторонние мысли, возьмет скетчбук, карандаш и…
Ничего. Белый лист, при свете настольной лампы становясь чуть желтоватым, представлял собой в глазах Славы одно большое необъятное ничто. Это ничто невозможно было измерить, подсчитать и осознать. С этим ничто невозможно было бороться.
Отбросив карандаш, Слава провел ладонями по лицу и, поднявшись, отправился на кухню за стаканом воды.
«Да что со мной не так?»
Вернувшись к скетчбуку, он покрутил его в руках, провел ладонью по шершавой бумаге и подумал, что понятия не имеет о том, какой он художник. Он знал, что у него получается лучше: например, фэнтезийные пейзажи в игровом лоре в работу доверяли ему, а вот персонажи, особенно
