Вдовушка - Анна Сергеевна Чухлебова
Некроз пошел в восемнадцать лет, пришлось оттяпать кусок левого легкого. Лет через пять всё повторилось справа. Тяжелые твои легкие, судьбина твоя нелегкая. Нагрузку берет на себя сердечко, тук-тук, тук-тук, колошматит без продыху, как у здоровых при беге. Только ты уже час лежишь в моих объятьях, а оно всё… Страшно прислониться ухом к твоей груди: всё суета крови, да куда же твое сердце спешит, голову очертя, не поймаешь, не догонишь, ну, запнется, что делать будем? Разве успокоишь его? Но вот полюбить-то можно.
Нездешний твой свет заложен анатомически. Лирика – продолжение физики, ее отражение. Сердце бьет обратный отсчет; бьет твое сердце – меня, а убьет – тебя. Но то когда еще будет. А сейчас мы лежим на траве, в солнечных мурашках, близко-близко, и в высоком небе летит птица, и если смотреть на нее достаточно долго, то поймаешь в животе холодок восторга, будто сам рассекаешь небо пополам.
Фокусы
Перед нами на поводке – пушистое рыжее облако.
– Песя-угнетатель! – комментирует Гоша с интонацией почтительного утю-тю.
– Почему угнетатель?
– Гнетуще прекрасен!
Длинные Гошины руки взметнулись ввысь. Ажитация! Экспрессия! Ух!
Шпиц оборачивается на нас с подобьем собачьей улыбки, немного пружинит в позвоночнике, встает на передние лапы, делает несколько шажков. Снова опускается на четвереньки, поворачивает мордашку, смотрите, мол, как могу. Стойка на руках! Мы в обмороке.
Но Гоша проигрывать животному не намерен:
– Придумай два трехзначных числа.
– Пусть будут триста пятнадцать и пятьсот тридцать шесть.
Гоша подвис на несколько секунд, затем выдал:
– Если сложить их, будет восемьсот пятьдесят один!
Малодушно ринулась за смартфоном. Да, всё так. Пробежались раз пять, и каждый раз – всё верно.
– Молодой человек, у вас ЭВМ в голове?
– У меня ты в голове.
– Сомневаюсь. Я-то считать не умею.
Слово за слово, специально тренировался что ли, или как? Оказалось, что Гоша складывает в уме трехзначные числа во время секса со мной. Это чтоб продержаться подольше: уж больно красивая. Вот и как теперь не хохотать в процессе? Только вспомнишь, взглянешь на его лицо, и… Но я вспомнила даже не раз, а, может быть, половинку раза. И уж точно не хохотала. Может быть, улыбнулась.
Дела мальчишек
Известно, у мальчишек свои дела. Ломать, драться, лапки отрывать. Ярый веселый моторчик в мальчишках, им и живут; им и воюют. Даже если запястья тоньше девчачьих, костяшки кулаков напрягаются плотоядно, хищная кровь в венах стучит. Челюсть, опять же, сильнее женской – так куснет, как я сроду не укушу, зубы клацнут, мамочки. Любить мальчишку – как завести ручную злую собаку. Сидит вроде смирная, а в утробе уж теплится нутряной страшный рык. Рвать будет.
У мальчишек – друзья. Ванюха остался у Гоши со школы, единственный приходил в больницу, когда резали легкие в первый раз. Гоша уехал, парни писали друг другу, братские сердца. Гоша туманился, когда говорил о Ванюхе, рябь по глазам плыла; я сжимала ладошку – и булыжники б плакали, где уж нам.
Как-то Ванюха приехал. Спали они на одном диване, пили как кони, выбрались ко мне. Ванюха был с неприлично мохнатой грудью, но уже лысеющий; может, это от работы на атомной станции – в его городе больше негде. То, что Гоша из Питера – всего лишь версия для девчонок, удобная при знакомстве. Из Соснового Бора он; Ванюха там живет до сих пор. На той же АЭС Гоша проходил практику, еще до первой операции. Когда я представляю, как он, уже смешно высокий, и уже страшно худой, с облаком выкрашенных волос, пялится в электрощиток на объекте чернобыльского потенциала, – в душе аж похрустывает. Мальчики вспоминали с восторженным ужасом, как некто зашел куда не надо в неправильных ботинках – и стал помещаться в горсточку. Глаза мальчишек сияли нездешним светом. То смерть сверкнула плащом, отразилась, да и пролетела мимо.
Мы шли по набережной, мальчишки залезли на статую рака, гигантские клешни колко впивались в асфальт со свастикообразным размахом. Мальчишки сказали сфоткать их вместе. Кровеносной точкой отразились сетчатки.
Ванюха-то уехал, а вот Никитос накручивал казачий ус, учился на философском, был фанатичным скейтером. Немало так откусил от моего первого сладкого лета с Гошей. Я скрипела зубами, – а что тут сделаешь с делами мальчишек. С Никитосом катали, с горки, пьяные. Вечно-длинные Гошины ноги с багровыми корочками на коленках. Вечно-глупая Гошина голова с очередным сотрясением. В травматологии узнавали, здоровались: «Ну что, опять?». Я чахла над утекающим золотом потраченного без меня времени. Но ведь это было его время, думаю я сейчас горько.
Никитос пропал без объяснений. Спустя две недели нашелся за прилавком скейтшопа, здоровался холодно. Гоша был разбит. Я гладила по плечу, говорила, что нельзя принимать на свой счет, нормальные люди объясняют, в чем дело, а не отмораживаются так просто. Гоша грустил. А на следующих выходных сверзился со скейта так, что едва не разошлись швы на ребрах.
Скейтплощадка рядом с Гошиным домом открылась позже. Там он познакомился с Ильей, мальчиком лет на десять старше. Илья коротко стрижен, небрит, мал ростом, с виду опасен. Живет один, принципиально носит кнопочный телефон, неловко танцует, переминаясь с ноги на ногу, любит водку. Интернета у Ильи нет, зато есть тощая полочка с бумажными книгами; Гоша лично притащил некоторые из них. Однажды Илья попросил книжку, в которой написано, как вызвать дьявола. Гоша зачем-то спросил у меня совета, будто я только и делаю, что вызываю дьяволов. Я сказала, что они идиоты, и советовать я не буду, и пусть забудут, и пусть Илья лучше сходит в церковь. В ответ Гоша рассказал мне, как прошлым вечером они вдвоем прислонились лбами к стеклу забегаловки с фастфудом и строили рожицы влюбленной парочке. Девушка вроде как испугалась, отвернулась, парень истуканил, шаурмен погрозил кулаком. Что ж, в большинстве случаев дьявол вполне заменим санитарами.
Бывали дела и попроще. С Никитосом играли на гитарах, у меня есть видео; голый Гоша, гитара, одетый Никитос, бас. «Жарко было! Ну и тебе же понравилось» – и хитрый любимый глаз непременно блеснул. Или: возня с реконструкторами, одевали Гошу, как маленького, а он и в советской военной форме тянет
