Вдовушка - Анна Сергеевна Чухлебова
– На вас глядя и убиться можно.
– И убить. Убить тоже можно.
Я не помню, кто из нас это сказал. Но чего же нельзя. Мы болтали, держась за руки, глядя друг другу в глаза, гипнотизируя. Придумывали на ходу сюжет: бомжик несчастный запертый в склепе, что же он делает, где же берёт попить.
– Слизывает конденсат, должно быть.
– Выходит, целует склеп.
– Как я тебя, как я тебя, как…
Какая разница, где чья реплика. Ноги сплелись, руки сплелись, судьбы сплелись. Кончики языков касались.
– Ой! Это же птица. Фу.
Нащупала в сумочке влажные салфетки, протянула Гоше. Обтерся, почистился. Загрустил. Лицо будто охнуло вниз.
– Печалька моя, ну что ты?
– Мы ведь с тобой ненадолго, да?
– С чего ты взял?
– На меня так однажды нагадила птица во время поцелуя. Через неделю расстались!
Я рассмеялась. Целовала и целовала дурынду – в глаза, брови, щёки, нос. И всё навсегда поняла. Вслух сказала, что насравшая птичка – это к деньгам. Гоша отвлекся и хохотнул: какие там деньги.
Место для инвалидов
Город наш – в шахматном поле парковок. На самых удобных квадратах на Шаумяна вычерчен человек на колесах. Все автомобилисты на колесах, но некоторые колесней. Как они жмут на педали, интересно?
– Ха-ха, место для инвалидов, можем припарковаться.
У Гоши нет машины, а вот инвалидность вполне себе есть. Мне как-то неловко ржать вместе с ним, и каждая его такая шуточка сопровождается моим тычком в бок. А чего не шутить, если правда. Ему и пенсию платят, это тоже повод для хаханек.
– Ну и как тебе с пенсионером?
– Очень замечательно.
– А с инвалидом?
– Еще лучше!
Всё это смешно до усрачки обоим, потому что до одури грустно. Но печалиться некогда, если ты рядом.
Вообще, быть высоченным молодым парнем с инвалидностью – неудобно. Да, тощеват, метр девяносто на пятьдесят шесть килограммов веса – это все-таки заметная худоба. Но в остальном ничегошеньки не понятно, не видно. Вот чего ему плохо стало? Выглядит лет на двадцать, футболка цветная, шорты, кепка. Ну точно же упоролся! Справедливости ради, иногда версия попадала в точку.
Положенное по закону «без очереди» грозило скандалом столько раз, что Гоша перестал и пытаться. Места для инвалидов в автобусе тоже не по его честь: не будешь же каждый раз махать справками, когда бабки гневно смотрят. Зато парковочные места – все его. У инвалидов больше мест для парковки, чем автомобилей.
– Можем прилечь прям здесь!
Ха-ха, любимый, ха-ха. Нам бы лучше кабинки по городу для интима; и чем только занята соцзащита? Со скидками в места культуры и отдыха тоже всё очень плохо: они обычно действуют со второй группы и выше. Гошино здоровье и тянет на вторую, но дают всегда третью. Всё проверяют, не выросли ли у него новые легкие. Сорок процентов ампутированы, выреза́ли два раза с интервалом в несколько лет. Что осталось, тем и дышит. Трансплантация положена только в самом крайнем случае – свои органы всегда лучше, чем чужие.
– Хоть жабры пришили бы, да ну их.
Махнул рукой, взглядом поймал золотую рябь на воде.
– Гоша Донской! Вот это был бы шансонье!
Ты бы им спел, ты бы им, ты бы. Но мы идем дальше по набережной. Подруга оставила мне ключи, чтобы я кормила ее кошку. Едва щелкает замок, мы с Гошей бросаемся друг на друга – без слова, без вздоха. Кошка смотрит на нас, не мигая; такие мы сволочи.
– Место для инвалидов! Присаживайтесь!
Голенький, голенький, мой. Самое лучшее место на свете, просто умереть от счастья можно.
Как она умирала
В день, когда Гоша поцеловал меня в первый раз, он рассказал мне, как умирала его мама, высокая, еще молодая женщина.
Она работала на кассе в «Пятерочке»; уже здесь, в Ростове. Смены длились вечно и приходилось таскать тяжелое. У нее много лет страшно болела спина, за душой ныли три неудачных брака, но она всё еше была красива. За ней и в последние годы кто-то приударял, да как нет.
…Она упала с инсультом, приехала скорая, долгая предгробовая неделя в больнице. Врач позвонил Гоше и сказал будто c сухой усмешкой: «Всё. Умерла». Гоша запомнил, как их собака Даша выла на пустую мамину постель. Он прогонял ее, а она всё выла, выла.
Хоронить решили на родине, везли под Воронеж. От месяца в формалине мама была уже не совсем мама.
После похорон в голове осталась только церковная дурнота, свечной дух поплыл в легкие, так и кружился в них кольцами.
Уже на кладбище одна из Гошиных теток повисла у него на предплечье, сказала:
– Вон там, чуть левее, лежит твой отец.
Могилу отца Гоша искать не стал.
Так и не понял, как прожил весну. Не выходил из дома, выкрасил волосы в синий, смотрел мультфильмы целыми днями.
Я сжала его руку покрепче, мы помолчали. А потом между нами будто лопнул невидимый шар; мы говорили о пустяках и смеялись.
Он решил прочитать вслух свой любимый рассказ про лесную соню, и мы, разморенные, уселись на траве в тени. Герой ушел жить в лес, нашел там чей-то оставленный дом и завел себе ручного грызуна. Было им хорошо и уютно, огонь трещал в печке, снег падал за окном. Весной соня пропала, но герой ее ждал, ждал.
– Она и вернулась потом, но уже не в книжке. Мама мне так объясняла, – Гоша чуть приподнял уголки губ.
Мы еще помолчали, сплетая пальцы. В книжках расскажут, да как же.
Человек без легких
Как-то, мечтая о Гоше, я пыталась вспомнить, с какой стороны у него шрам на спине, – и не смогла. Когда мы в следующий раз оказались в постели, я проверила – и охнула: обе его лопатки были перечеркнуты чуть впалыми, давно затянувшимися надрезами. Так тебя вскрывали, как мясник поросенка, мальчик мой.
– А еще смотри, вот тут, на локте; это я просто упал.
И звонкий смешок. Ну и как тебя не любить?
Под ребрами –
