Крольчатник - Ольга Владимировна Фикс
Москва, как всегда после длительного отсутствия, ошеломила Марину обилием машин и людей. Улицы прямо-таки кишмя кишели пешеходами, а от запаха бензина и гудения моторов у Марины с непривычки немедленно разболелась голова.
По телефону-автомату Марина позвонила Ане в безумной надежде – а вдруг она все еще не уехала? Марине ответила Анина мама.
– Мариночка, здравствуй! Как хорошо, что ты позвонила! Анютка там тебе оставила кучу своих вещей, не зайдешь ли ты их забрать? А то стоит чемодан, место занимает.
Марина пообещала, что сейчас же придет, и минут через тридцать уже подходила к знакомой двери. Домофон опять не работал. Этого еще не хватало! Марина злобно заколотила в дверь кулаками и ногами.
Из окна высунулась знакомая старушка:
– Опять, что ль, ты хулиганишь? И куда ж ты так колотишься? Подружка-то ведь твоя уж давным-давно уехала! Ладно, сейчас я тебе отворю.
Открывая дверь, старушка не закрывала рта, перемывая косточки слесарям, которые никак не могут починить домофон, жильцам, которые его ломают, и вообще жизни как таковой, которая, сколько ни живет старушка на свете, никак почему-то не улучшается.
– Впрочем, чего это я? Зачем уж так Бога-то гневить? Бывает, что и хорошее случится. Бомжей вот этих на чердаке у нас больше нет.
– Как так нет больше бомжей? – заинтересовалась Марина.
– Да вот атаманше ихней, Светке, в начале весны башку ломом проломили.
– Кто?!
– Да кто? Хахаль ее, конечно. У нее ведь их много было, даром что страшна была, как смертный грех! Так вот один и повадился ходить, с зимы еще. Станет против подъезда и орет во всю мочь, так, чтоб, значит, на чердаке у них слышно было. Отдавай, кричит, падла, моего ребенка! Сказывай, куда ты его девала! Себя, видно, отцом числил. А то иначе с чего бы? Его как забирали после этого дела, ну как он Светку-то укокошил, он знай все твердил: «Поделом ей, она моего ребенка убила! В ней же ничего святого не было!» В смысле, что, мол, и убить не жалко. А я так думаю – не могла Светка такого сделать. Я-то ведь ее тоже знала, сколько раз дверь ей по ночам открывала, бывало, а что делать, не замерзать же ей на улице, человек все ж таки, не кошка.
Ох, жизнь наша тяжкая! И я ж ведь была не лучше ее, как в Москву-то с эвакуации возвратилась. Ни прописки не было, ни угла, где голову приклонить. Спасибо вот люди добрые из этой вот квартиры, где я сейчас проживаю, не побоялись, приняли к себе в домработницы, прописали у себя. Уж сорок лет, как я тут живу. Одна теперь одинешенька. Сами-то вон поумирали все да поразъехались по своим заграницам, а меня вот, видно, забыл Господь. – И старушка, тяжко вздохнув, продолжала, благо Марина стояла оглушенная новостями, слушала и не уходила: – Так вот сразу после этого прочие все бомжи снялись и ушли. Не жизнь им, видно, тут была без нее! Ох и несчастная ж баба была эта Светка.
От Ани Марина ехала долго. Автобуса от метро ждала сто часов. Тяжелый чемодан с Аниными вещами бил по ногам и оттягивал руки. Чего-чего там только не было! Кофточки, юбочки, брючки, целый ворох почти ненадеванного белья, четыре абсолютно новых платья, короткая зимняя куртка – да всего и не перечислишь! В общем, тяжеленький был чемодан, хоть и говорят, что своя ноша не тянет!
Чем ближе подходила Марина к родному подъезду, тем медленнее она шла. Марина никак не могла представить себе, что вот зайдет она сейчас в квартиру, а мамы там нет и уже никогда не будет.
Если бы мама была жива, Марине и в голову бы не пришло оставить сегодня малышей в Крольчатнике. Наоборот, она непременно привезла бы их с собой, похвастать, какие они толстенькие и здоровенькие, какие симпатичные у них мордашки!
Они с мамой уложили бы их на диван в большой комнате и смотрели бы на них, любовались бы ими, тискали бы их и целовали. Как бы они были счастливы все вместе!
В задумчивости Марина отперла дверь. В первое мгновение ей показалось, что ничего здесь особенно не изменилось, однако, приглядевшись, она заметила, что мебель и вещи, стоявшие в прихожей, изрядно потускнели, на всем лежал толстый слой пыли.
Из комнаты, виляя не только хвостом, но и всей задней половиной тела, вылетел Фунтик. Подхватив его на руки, Марина поразилась необычайной легкости его маленького тела. Как же он исхудал, бедняга! Надо бы забрать его с собой в Крольчатник. Вряд ли отец станет против этого возражать!
– Кто-то пришел? – проговорил из папиной комнаты хриплый от волнения голос. Послышался шум отодвигаемого стула, быстрые шаркающие шаги, и в прихожую выглянул отец, грязный, небритый, в засаленной рубашке и таких же грязных, прорванных на коленях джинсах. – Марина, ты? – Он выглядел безмерно удивленным. – Ну, входи уж! Что ж ты там встала в дверях? Чай не чужая!
Стояла Марина потому, что при первом же взгляде на этого человека испытала безотчетный страх. Это осунувшееся, обрюзгшее лицо, бегающие, покрасневшие от недосыпания глаза, опущенные углы рта – все это было так не похоже на картину, сохранившуюся в Марининой памяти от последнего приезда сюда. Бывший конский хвост превратился в сальные, отросшие ниже лопаток патлы. Лоб избороздили морщины. Он казался страшно постаревшим.
Помедлив, Марина все же сделала над собой усилие и храбро шагнула вперед.
– Я… – Тут она вдруг обнаружила, что осипла. Скорее всего, от жары – жара в этом коридоре стояла немыслимая. – Я, пап, на минутку всего, узнать, как ты живешь, все ли у тебя в порядке, не нужно ли тебе чего?
– Что ж ты, столько времени не была, и вдруг на минутку? Пойдем, я тебе хоть чайку налью! Расскажешь мне о своем житье-бытье, как муж, как детки. – Он сделался вдруг необычайно говорлив, нес при этом всякую околесицу, выпаливал первое, что пришло на ум, явно преследуя одну-единственную цель – задержать Марину.
«Бедный! – В Марине шевельнулась жалость. – Сидит тут с утра до вечера день-деньской один-одинешенек, с компьютером только общается! Друзей у него никогда не было, жена умерла. Неудивительно, что у него такой вид! Странно, как он тут вообще до сих пор не спятил. А какой он еще недавно был счастливый!»
– Ну, конечно, папа! – Марина
