Сын Пролётной Утки - Валерий Дмитриевич Поволяев
Прошло еще несколько лет и Леня Каминский умер – ночью остановилось сердце, никто не сумел прийти ему на помощь, и Леонид Петрович перекочевал на одно из кладбищ… Приехал его сын и продал квартиру, бывшую нам надежным пристанищем (а для меня вообще берегом юности), другим людям.
Да и Марьина Роща к этой поре уже изменилась, стала другой. Не такой, как нынче, до этого она еще не доросла, но – другой…
И лабазов угрюмых, темных не стало, и домов, вольно расползающихся, словно деревянные гусеницы, по здешней земле, и народа прежнего, лихого, жившего в опасно тихих проездах, не стало… А вот проезды сохранились. Их было четырнадцать. Четырнадцать осталось и сегодня.
Столько одноименных проездов многовато даже для такого большого города, как Москва. Впрочем, Москва со временем будет, наверное, еще больше, чем ныне, произойдет это, когда столица сомкнется с Калугой. Недавно она один шаг к Калуге сделала, не дотянула только чуть-чуть, остановилась на границе Калужской области. Но это не предел.
Чиновному люду нынешнему ничего не стоит перешагнуть и этот рубеж – было бы желание, да еще – приказ какого-нибудь нового начальника. Новые начальники любят принимать революционные решения, пожарные команды могут легко переименовать в противопожарные, на базе детских садов создать министерство с центром в столице и наделить новую структуру бюджетом, равным бюджету оборонного ведомства, сталелитейные заводы заставить выпускать пластмассовые игрушки, а в Москве установить сан-францисское время… Нечто подобное у нас уже было. Очень не хочется, чтобы это когда-нибудь повторилось.
Долго мне потом вспоминалась в Тушино незабвенная Марьина Роща, исторические проезды ее, бугры, на которых росли яблоневые и вишневые деревья, розовый воздух весны и вкусное пиво в ларьках.
Давно это было… Но было ведь!
Собственный бизнес
Зимой в Шкилевку несколько раз заходили волки – в оврагах, в увалах, в логах, облюбованных ими, не было еды, волки голодали и поэтому шли в селения.
Впрочем, людям нечем было поделиться с волками, да и не принято это, тогда волки стали пускаться на всякие хитрости, чтобы набить себе желудок.
Однажды Ивана Сергеевича Ханина разбудило странное поскуливание Тарзана – добродушного лохматого пса, привязанного к будке, Ханин поспешно потряс головой, освобождаясь от остатков сна, и выскочил на улицу.
Во дворе находились два волка. Освещенные синеватой мертвенной луной, они были хорошо видны.
Бедный Тарзан сидел внутри будки и зажато скулил. Цепь, к которой он был привязан, была целиком втянута им в будку.
Прямо перед будкой, перед лазом в нее, сидела темная, с широкой худой спиной волчица и, повернувшись к псу задом, будто гулящая баба, вертела хвостом. Она действовала именно, как опытная баба-обольстительница. И это поразило Ханина. Он теперь понял, каким образом из их деревни исчезла половина кобелей.
Волчица приподнимала хвост, пышным крючком отводила его в сторону, трясла призывно, на скулеж Тарзана отзывалась своим скулежом, нежным, тонким, любовным, и Тарзан, понимая, что это голос беды, сопротивлялся зову, скулил ответно, хрипел, упирался лапами в деревянный пол будки и отрицательно мотал головой.
Все происходившее не укладывалось в собачьи мозги, что-то здесь было не то, не могла волчица так просто прийти к рядовому деревенскому кобелю с любовным поклоном. В стороне от будки, всего в одном прыжке, сидел большой лобастый волк. Поза его была напряженной, мускулистые лапы подтянуты к телу – волк приготовился к прыжку.
На Ивана Сергеевича волки даже не обратили внимания – он не был для них помехой. Вот если бы у человека было оружие – тогда другое дело, тогда бы он был для них опасен, а так – не вреднее обычного деревянного ваньки-встаньки.
– Кыш! – Иван Сергеевич хлопнул в ладони, из сенцев он решил пока не выходить, если выйдет – волки тогда покажут, на что способны, на глухой шлепок они даже не оглянулись, среагировал Тарзан, он почувствовал, что это хозяин, взвизгнул жалобно, волчица заерзала задом активнее, и Ханин поспешно придавил плечом дверь: надо было доставать ружье. Без ружья волков не отогнать.
– Тарзан, не обращай внимания на эту гавнодавку, – пробормотал Ханин тихо, – держись, прошу тебя!
Ружье у него имелось – исправное, старое, купленное с рук еще в шестьдесят седьмом году и, как и положено, оформленное в районе, тогда с этим было просто, не то что сейчас, и патроны тоже были свои, не покупные, а собственного изготовления – медные позеленевшие стаканчики, по-старомодному набитые порохом, опрессованные на домашнем станке, разложенные по различным коробкам: отдельно с крупной дробью, отдельно с утиной сыпью, отдельно с пулями-турбинками… Плохо, что ружье не было собрано, и Иван Сергеевич поморщился с досадою: на это уйдет дорогое время.
– Ты чего, старый? – завозилась на кровати Нина Федоровна, супруга Ханина.
– Тихо ты! – Ханин едва сдержался, чтобы не выругать жену. – Волки пришли.
Нина Федоровна испуганно прижала к губам ладони, прошептала едва слышно:
– Где они?
– Около кобелиной будки. Тарзана нашего пытаются выманить наружу.
А сладострастная волчица все-таки выманила пса: заёкало сердце у кобелишки, в голову ударил жар, он громко задышал и в непонятном возбуждении полез прочь из будки. Высунул голову, заморгал ослепленно – в глаза ему ударил синий свет луны, кроме луны да коварно улыбающейся волчицы, Тарзан ничего не стал видеть, застучал хвостом по полу будки, волчица отодвинулась от него, и Тарзан вылез из своей схоронки на полкорпуса.
Волк, находившийся в двух метрах от него, не стал ждать, стремительно взвился в воздух.
Острые страшные челюсти щелкнули, Тарзан сунулся было обратно, но не успел – волк сомкнул зубы на его шее. Пес взвизгнул надрывно, но короткий крик этот волк задавил мгновенно – переместил челюсти чуть ниже и сомкнул их. Слабые хрящи собачьего горла хрустнули под зубами волка. Из пса, пискнув напоследок, быстрым пыхом выплеснулся живой дух.
Волк ухватил Тарзана поудобнее, рванул – ошейник на шее пса лопнул, будто гнилой, цепь тоскливо брякнула, ложась на твердый утоптанный снег, и волк сделал длинный хищный прыжок, уходя с ханинского двора.
Ему важно было разогнаться, чтобы с лету взять плетень. Без ноши он сделал бы это очень легко, с ношей могла быть осечка. Волк дернул головой – сделал это, чтобы чуть сдвинуть тело убитого пса на спине, переместить центр тяжести, и, захрипел зло, тихо, напрягся и прыгнул.
Он буквально проскользил над плетнем, скребнул по нему брюхом, выдирая клок длинных жестких волос, и приземлился в снег.
Впереди было поле. С прочным, хорошо обработанным ветром и позавчерашней моросью настом, гладкое,
