Март, октябрь, Мальва - Люба Макаревская
Но мне хочется, чтобы он остановил меня, услышал на расстоянии. Ведь телепатия – главное свойство влюбленных, если ее уже нет, она не работает, то ничего нет.
И все же я еду на встречу, а он не останавливает меня, я выхожу из метро, и чужой человек пишет мне: «У меня уже стоит».
И именно в этот момент я понимаю, что не смогу. Год назад ровно в этот день мы занимались любовью с ним – с не останавливающим меня, и он впервые рассказал мне, откуда у него веснушки на спине, которые я так любила целовать и прижиматься к ним в полусне.
Небо разрывается тонкими нитками розовой ваты, и сквозь летний закат я вижу лицо смерти – она смотрит прямо на меня.
И я вспоминаю, как дрожат его веки и ресницы, когда он просыпается, и все периоды близости и неблизости между мной и ним; я стою на развилке между метро и чужим домом, я плачу и не могу остановиться.
И вдруг внутри у меня почему-то звучит невыносимо нежная и простая песня Роберты Флэк Killing me softly with his song:
Strumming my pain with his fingers,
Singing my life with his words,
Killing me softly with his song,
Killing me softly with his song,
Telling my whole life with his words,
Killing me softly with his song…
Она звучит тихо, почти как приговор или тайное знание.
И тогда смерть уходит, остается только моя близость с ним.
И когда мы снова находим друг друга и я прихожу к нему, на столе свежая ежевика, он снимает с меня мое любимое платье и говорит, что запомнил, что оно снимается через голову, несмотря на молнию, и сквозь смех его и свой я смущаюсь этой новой теплоте.
Уже в комнате он взял меня за шею и стал говорить мне на ухо, как именно он бы меня выебал, он говорил это с такой нежностью, что, даже если бы он сказал, как убьет, расчленит меня, я бы все равно не чувствовала ничего, кроме этой нежности, мне казалось, что она может расплавить и меня, и мое тело, и все пространство вокруг, и время. И потом совсем глухим голосом назвал меня по имени.
А когда он уснул, я заплакала от нежности, мне казалось, что я чувствую такую нежность, что я не могу ее перенести, мне хотелось, чтобы он проснулся и укрыл меня от этой нежности, спас меня. Я снова смотрела, как дрожат его ресницы и веки сквозь полусон и на морщинки в уголках его глаз, я любила его в те минуты больше всех живых существ на земле, больше всего мира. И я знала, что отдала бы жизнь за него. Я смотрела на него и думала, что хочу, чтобы мои слезы смешались с его спермой, чтобы ни я, ни он уже не могли преодолеть это единство между нами, так похожее на сиротство и болезнь, чтобы мы навсегда утратили эту способность с легкостью сломанных детей преступать через близость. И вечер всходил над городом как меч, как самое простое обещание из всех возможных.
Лето
В ИЮЛЕ я часто заходила в один и тот же кондитерский магазин за любимой шоколадкой с солью. Я любила есть ее с дыней и запивать черным кофе. Я нарезала дыню дольками и часами сидела на кухне за поздним завтраком, это были мои часы дневного счастья. Мальва всегда приходила ко мне на кухню и просила кусочек хлеба со сливочным маслом. Хлеб с маслом был одним из ее самых любимых лакомств. Она клала лапу мне на колено, на языке Мальвы это значило «дай». Я отрезала небольшой кусочек хлеба, мазала его маслом, и мы с ней пировали. Солнце в окне было теплым, безмятежным, желтым. Съев хлеб, Мальва ложилась у моего стула и спокойно ждала прогулки, а я читала новости в телефоне или слушала музыку. И мы с ней нежились в этом дневном спокойствии. Казалось, ничто на свете не может нарушить эти повседневные ритуалы, убрать их из мира.
* * *
В конце лета во время прогулки Мальва вдруг упала во дворе, у нее отнялись лапы.
А ГДЕ-ТО ЛОНДОНСКИЙ ДОЖДЬ
ДО БОЛИ, ДО КРИКА, ПОЗДРАВЛЯЕТ ТЕБЯ.
«КОРНИ»
ОНИ НЕ ПОМНЯТ ПРИЧИН,
НЕ ОСТАВЛЯЮТ СЛЕДОВ.
ЕЛЕНА ФАНАЙЛОВА
Лондон
Розово-фиолетовые стены бара в Столешниковом переулке, я смотрю в его большие карие глаза. Одновременно тревожные и холодные. Невозможно нервные. Он смотрит на меня, тоже прямо в мои глаза, и говорит:
– Все это скучно.
Я смотрю на него, как в дурмане, и киваю с открытым ртом. У него в глазах нехорошие искры, страшные и притягательные.
Быстро ему становится неинтересно, он встает и уходит. Я остаюсь сидеть с подругой, растерянная. Я запоминаю, что его зовут Артемий.
Именно с ним спустя восемь лет, когда мне станет очень плохо и я стану чужой для себя самой, у меня будет происходить короткий животный секс, переворачивающий во мне внутренности и сдвигающий слои в моем расшатанном сознании.
Но тогда я еще ничего не знала об этом, я просто смотрела в его глаза, бесконечно темные и бесконечно холодные.
Восемь лет спустя
НА НЕМ белая майка, у него очень худая спина, он пахнет марихуаной.
Он посыпает свежепожаренное мясо специями и выкладывает его на тарелку, рядом он кладет ложку ткемали и протягивает тарелку мне. Я сижу на его кухне, мы пьем красное вино урожая 2019-го. Я смеюсь и говорю ему, что это был последний счастливый год. Он тоже улыбается и отвечает:
– Да.
И мы снова курим травку из одной самокрутки по третьему или четвертому кругу за вечер. Это последний по-летнему жаркий вечер, середина сентября, я чувствую, как платье прилипает к моему телу. Я смотрю на него сквозь завесу дыма, он рассказывает мне про Индию и Лондон, у него такой же невозможно нервный взгляд. Худые плечи, взлохмаченные волосы. Он не помнит меня, я почему-то помню его.
Я подхожу к нему и сажусь на его колени, в каком-то странном исступлении я тянусь к нему, тянусь губами к его шее.
И тогда он говорит мне:
– Я не умею давать иллюзию любви, мы можем просто поебаться, если ты хочешь.
И он гладит мою грудь, совсем как подросток. И тогда я ощущаю, что не хочу просто ебаться.
Мы увиделись снова только спустя месяц, я захотела этого от абсолютного голого, ничем не прикрытого отчаяния. Когда Мальве стало совсем плохо. Мы расставались и сходились с Алексеем, бесконечные дни, когда я пыталась дописаться до него, пыталась быть услышанной, эти дни шли серой вереницей, я сидела на стуле на кухне и ждала ответа от него, часы и минуты, целые сутки складывались в это ожидание, в его беспросветность, и со мной случилось то, что называют эмоциональном выгоранием: мои силы закончились, я утратила способность поддерживать нашу связь и осталась совершенно одна. И я не могла вынести это одиночество.
Я приехала к Артемию, потому что мне больше не к кому было приехать в тот вечер и потому что он весь пах травой и у него невозможно нервный взгляд и при этом слегка жестокий, как будто он отвергает любое участие.
В тот вечер мы оба невыносимо нуждались в физической близости. Никто прежде не раздевал меня с такой ошеломительной скоростью.
Теперь он сразу сжал мою грудь и почти в одну секунду раздел меня. И когда он раздевал меня, я заметила, что его руки дрожат, как у наркомана, и меня так же трясло.
К своему удивлению, я совсем не испытывала стыда или стеснения, только какое-то животное спокойствие, покорность и пустоту. Он долго и однообразно сжимал мою грудь, точно оценивая ее снова и снова. Мне это нравилось и не нравилось. Мне нравилось его тело, никогда раньше у меня не было такого высокого любовника. Он вошел в меня пальцами, и я закричала. Я легла на его колени и стала ласкать его в ответ, в этот момент, не открывая глаз, я почему-то отчетливо почувствовала, что он улыбается. Его пальцы разрывали меня, и я тихо кричала, все
