Музыка войны - Ирина Александровна Лазарева
В этот самый день самолет Читера то и дело бросало из стороны в сторону при посадке, пассажиры затихли в страшном ожидании, не раздавалось ни единого звука, покашливания или стона, пока каким-то чудом он наконец не приземлился.
Улицы были безлюдны, когда Джон приехал на такси домой. В окнах его небольшой виллы не горел свет, но это было понятно: было еще совсем не темно, хотя и довольно мрачно из-за обильных облаков, сковавших небо. Он открыл дверь ключом и позвал ласково:
– Мира! Митя!
Перед самым отъездом, снедаемая тревогой за будущее Миры и Мити, Карина начала подозревать, что Джону каким-то образом удастся обмануть ее и лишить ее детей. Ей стало казаться, что этот холодный военный в отставке, с удивительно злым взглядом, столь быстро утративший к ней интерес как к женщине, был способен на все: мог подкупить чиновников, полицию, мог даже выставить ее преступницей, наркоманкой или алкоголичкой. Что она делала? Зачем купила билет в Африку? Не лучше ли было взять детей в охапку и улететь с ними куда угодно: хоть в Стамбул, хоть даже в Киев. А вместо этого она намеревалась отправиться в чужую страну, бросив детей одних в доме, чтобы следить за старым, нелюбимым мужем!
– Мама, не улетай. – Вдруг сказал Митя, прежде спокойно остававшийся дома один с сестрой. – Мне отчего-то страшно.
Было еще только семь утра, но солнце вовсю стелилось по кромке океана и достигало окон виллы и балкона. Мира безмятежно спала наверху, лишь ее брат, чувствительный и ранимый, проснулся сразу же после матери. Тогда-то Карина испугалась не на шутку. Она завертела в руках телефон, судорожно соображая и спрашивая себя о том, кому позвонить, кого попросить о помощи: несколько лет назад она оборвала связь со всеми родственниками, Парфеном, даже матерью, заблокировав их номера, а затем удалив их из записной книжки. Но когда-то Карина знала номер Зои Васильевны наизусть, но это было так немыслимо давно, так преступно давно… Она попросту не вспомнит его!
А все же цифры, словно по волшебству, одна за другой выстроились в ряд в уме. Только бы Зоя Васильевна не сменила свой московский номер телефона! Вскоре послышались длительные гудки, никто не брал трубку. Карина трепетала от напряжения, колени дрожали от волнения. Она звонила и звонила, не сдаваясь, хотя все казалось безнадежным. Вдруг на том конце раздался недовольный голос:
– Алло! Кто это?
И хотя много лет прошло, и хотя Карина была уверена, что она давно забыла голос матери, но, лишь только услышала, как мгновенно узнала ее:
– Мама! Мама, это ты?
– Кто это?!
– Да это я, Карина. Ты слышишь? Карина!
В трубке что-то зашуршало, западало, затем раздался треск, и наконец Зоя Васильевна заговорила:
– Карина? Почему так рано звонишь? Мы тут спим с детьми.
– С какими детьми?
– С моими подопечными. – Послышался холодный, удивительно равнодушный голос.
Казалось, Зоя Васильевна не испытала восторга от того, что дочь, не звонившая несколько лет, вдруг вспомнила о ней, и Карина с горечью подумала, что, вероятно, она зря обратилась к матери. Сейчас ей придется пойти на унижение только для того, чтобы в итоге услышать отказ.
– Мама, мне нужна твоя помощь. Я через несколько часов улетаю в Африку, к мужу. Но мне кажется, он что-то задумал.
– Парфен в Африке?
– Ах! Нет… прости, я не сказала… Мой новый муж – англичанин. Он очень коварен.
– Да как же ты Парфена…
– Не спрашивай ни о чем, нет времени, прошу тебя. У тебя ведь всегда открыта виза? Прилетай, забирай детей, увози их хоть на край света, а лучше в Москву, к себе. Мне кажется, что муж хочет развестись со мной и отобрать детей. Он к ним очень привязался. Пока он в Африке, я полечу, отвлеку его, а ты прилетай.
– Но ведь он не их отец, как он отберет их?
Тогда-то Карине пришлось поведать матери о том, что документы на усыновление были уже поданы, и формально он в любую минуту мог стать им отцом.
– Да как я их заберу? Я ведь не мать.
– Я сейчас же поеду к юристу и составлю доверенность на тебя. Давай я куплю тебе билет на ближайшее время. На сегодня.
– Карина, ты шутишь что ли? Я не могу никуда полететь. Я сейчас на работе.
– Отпросись!
– Я не могу.
– Почему?
Казалось, Зоя Васильевна использовала довод о работе, чтобы отделаться от дочери. Неужели собственные внуки стали ей столь безразличны? А как могло быть иначе? Прошло столько лет, в течение которых неблагодарная дочь ни разу не вспомнила о матери, даже в редкие праздники… Карина в ужасе прикрыла веки. Мгновения замерли и растянулись в целую вечность – вечность безысходности.
– Я сейчас на отдыхе с работодателем. Он столько денег заплатил, чтобы меня взять с собой, как я оставлю их детей? Испорчу родителям весь отдых.
– Где ты? – Задыхаясь, спросила Карина.
– В Турции.
– Ах!
– Тогда обещай прилететь, как только сможешь, хорошо?
– Я не знаю.
– На всякий случай я составлю доверенность. Речь идет о жизни и смерти, мам. Я чувствую это.
– Ты меня пугаешь.
И все же Зоя Петровна так и не уступила Карине: она давно работала в своей богатой семье, получала высокую зарплату и постоянные премии, потому не готова была идти на риск потерять столь хорошее место. Удрученная, Карина зачем-то съездила к юристу и привезла доверенность домой. Отдав последние наставления Мире и Мите, она отдала им и документ, а затем навсегда оставила напуганных внезапным отъездом ребят. Страшным предчувствиям Мити было суждено сбыться.
За окриком Читера не последовал топот ног, не послышались радостные крики: это было странным, ведь дети уже привыкли к Джону и любили его, потому что с ними, в отличие от матери, он был неизменно ласков. Они всегда бежали приветствовать его, когда Джон возвращался после длительных поездок с подарками для них.
Зная Карину, ее довольно спокойное отношение к безопасности детей, Читер был уверен, что та оставила их дома одних, ведь она всерьез полагала, что десятилетняя Мирослава и восьмилетний Дима могли провести несколько дней одни. Джон прилетел спустя два дня после смерти Карины. Сначала ее тело увезли для экспертизы, и, не без его финансовой помощи, решение было вынесено молниеносно, следом состоялись и быстрые похороны.
Джон не желал оставлять ребят надолго одних: вероятно, как и у всякого преступника, у него было чересчур обострено чутье, и это
