Все и девочка - Владимир Дмитриевич Авдошин
Поля вела себя неровно. То кидалась пересказывать, где был пасынок, то по слову вытягивала из себя, чтобы соединить всё в один рассказ, опасаясь проговориться. Словом, опять детдомовское победило. И здесь она поняла, что никому правда не нужна, всем будет от нее хуже и безвыходней. Все об этом знают и не знают одновременно. И на этом балансе знания-незнания всегда держалась детдомовская жизнь. Плевая, плебейская, но многому научившая. Мужику не говори никогда ничего до конца. Он этого не перенесет. А женщине – тем более. Она всё-всё разболтает. В общем, была ты одна и сейчас дона, если по уму – молчи-ка ты про это. А там – что Бог пошлет. Но чуяло её сердце – рванет. Должно рвануть. Обязательно.
И конечно, рвануло. Но не от нее. И никогда от нее, детдомовки. Он, Валера, гордость и надежда отца, выдумал несусветное.
– Купи, отец, мне мотоцикл с коляской. Я, отец, можно сказать, герой афганской войны и заслужил это.
Поля была не согласна, да только муж её не послушал.
– Да где ж такие деньги-то возьму? – возопил отец.
А Валера с прохиндейской улыбочкой, черт его знает, откуда она к нему приклеилась, говорил:
– А дом? Продай дом. Купи мне, герою, мотоцикл.
Поля горевала. Дом – единственное, что меня тут держит. Ладный, скромный, поместительный. К нему, как к пирогу, всю нашу общую с Сашкой жизнь мы шли, трудились. И что немаловажно, тогда он смог заработать на участок и дом. А сейчас наш с ним дом отдать сыну? Это у меня в голове не укладывается. Это мы вместе выстроили. Распоряжается, как своим. Это немыслимые для семьи фантазии. Если он продаст дом – надо будет уходить жить в баню. А я клещ что ли банный – там жить?
Но Сашка ночью умолил Полю, что если у него в жизни и была одна большая удача, то это – его сын. И он сделает всё для того, чтобы ему было хорошо. В общем, я дом продаю.
И Сашка дом продал. Что ж! Итог известен! С неуемной ездой по улице. Вот, мол, тебе! Не хотела? А я в гору пошел! Я на мотоцикле. И коляска для невесты есть, да только не про вашу честь. Теперь кусайте локти! Я теперь недоступен ни для кого. Я – герой.
И так как уже вся улица молчала и не выходила из дворов, чтобы не встретиться с ним, а он газовал и газовал на скорости, чтобы еще больше уязвить, раз они молчат, и так остервенился, что уже и контроль над собой потерял. Врезался в столб и вдребезги. Мозги разлетелись, что ваши детские чернила.
Саша-муж сразу после похорон сдал. Поседел, согнулся, сделался молчаливым и слезливым. Серьезно в бане жить нельзя, тем более втроем: он, глухонемой и Поля.
– А я в бане не хочу жить и не буду, – сказала Поля. – Продал – твое дело. Но и с меня не спрашивай. Преданные дуры вывелись. Уйду обратно в овраг в брошенную узбеками кибитку, откуда ты меня взял. А глухонемого верни в детдом в Сибирь, откуда ты его выписал, когда начал со мной и с Валерой здесь жить. А сам – хоть вешайся, мне всё равно.
После гибели Валеры Саша и Поля продали последнее, что у них было – баню. На вырученные деньги они достойно похоронили его, как человека и солдата афганской советской армии. Оставшиеся гроши поделили пополам и разошлись в разные стороны. Поля надумала попробовать вернуться в овражек, откуда ее лет двадцать пять назад забрал к себе Саша. Вдруг там чего осталось, халупа какая? Может, еще тряпками загородить, топчанчик какой сбить да пойти обратно в онкоцентр ухаживать за обреченными. Кого-то присмотреть уже вряд ли, но и голодной не будешь. А к зиме может Булька какая прибьется, так и будем коротать зиму вместе.
А Саша пошел через железную дорогу прямо к мавзолею Тимура. С собой у него был рюкзак и ведро, немного бумаги и карандаш. Неподалеку от мавзолея он перевернул ведро, поставил его на землю, бросил рюкзак наверх и сел. Рядом на бумажечке написал: «Расскажу о Тимуре. Много про него знаю. Туристу будет интересно. Плата – по договоренности».
Подвиги Диомеда
Они там, а ты здесь. Они, городские – там, их не волнует, что за окнами всё заснежено. Они – в Греции, в Древней. А я, подгородний, на платформе, когда они там, на лекциях. Обидно.
Зато в Гомере зазвучала вторая тема: тема подвигов Диомеда. Тем себя и тешил. Расшить платформу на две половины, примерно с вагон, пройдя лопатой посредине. Первую половину сбросить под платформу, действуя поперек той же лопатой, а вторую перебросать через заборчик в противоположную сторону. Ждет своей очереди, когда ты ее одолеешь, когда перекидаешь своим оружием. Потом следующий вагон так же.
Розовоперстая Эос вышла поздно, но улыбчивая, когда половина уже была готова. Вышла, подрумянивая снег, как подрумянивает пирог домохозяйка. А все разъехались по работам и учебам, оставив платформу, как поле брани. Для одного меня, для Гомера и для итогов стихии.
Научись проигрывать, отступать. Они, городские, учатся беспроблемно, а у меня отец погиб, мать вышла за отчима, требовавшего от меня исполнения хозработ, его не волновало мое образование. Приходилось всё самому что-то выдумывать.
Семь лет в первой молодости я готовился поступать, а теперь – семья, дети. Сначала на хлеб заработай, а потом учись. Не было снега – ходил на лекции, в снег – отложи. Надейся еще весной уклюнуть. Двадцать семь – вторая молодость, а не первая. Жену приходится перебарывать: заработал на хлеб – имею право учиться. И то хорошо, что мать с пониманием относится.
Везделица
– Здесь никто не сидит? – указывая на место рядом, спросила филологическая девушка, и это прозвучало как «Могу ли я несколько занять ваше внимание?»
– Что?
– Здесь не занято? – повторила она.
– Нет, не сидит, то есть не занято, – ответил Выпхин, несколько скомканно. И это прозвучало как: «Если вы хотите внимания к вам – то всё напрасно. Сами потом убежите».
– Хороший на вас свитер, – продолжила она, сев, и это прозвучало как: «Ну к чему такой пессимизм? Я, возможно, готова настаивать».
– Жена расстаралась, – парировал он.
И это прозвучало как: «Вы ведь того, кто сделал ошибку в браке и слушать не будете, а домогаетесь. Вам ведь замуж надо?
