Мулен Руж - Пьер Ла Мюр
В тот день они смотрели «Смешных жеманниц» Мольера; в следующий раз он взял ее с собой на музыкальный вечер к Дио, где она очаровала решительно всех – даже Дега – своей грацией, красотой и искренней любовью к музыке. Потом они отправились в «Ренессанс». После представления Анри провел ее за кулисы и представил Саре Бернар.
Но зато вечер следующего дня они провели сидя у камина в ее комнате; Анри сидел на диване, согревая в ладонях бокал с коньяком; а Мириам устроилась на полу, обхватив руками колени и глядя на огонь.
За окном пронзительно завывал холодный февральский ветер, но в комнате было тихо и тепло. Анри блаженно откинулся на подушки, разглядывая ее лицо, на которое ложились красные отблески. Как она любила огонь!.. Едва войдя в комнату, первым делом направилась к камину. И на протяжении всего вечера заботливо ухаживала за огнем, играла с ним, сидела так близко, как только было можно, всецело растворяясь в тепле, по-кошачьи бесхитростно отдаваясь этому чувственному наслаждению.
Какое-то время оба хранили молчание. Это было одним из наиболее ценных качеств их дружбы – умение наслаждаться тишиной.
– Ты счастлива? – тихонько спросил он.
– Сейчас замурлыкаю от удовольствия.
– Я всегда подозревал, что есть в тебе что-то от кошки.
И хотя Мириам не повернула голову, он мог видеть, что на губах ее играет улыбка. И снова в комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь пронзительным завыванием ветра за окном и потрескиванием дров в камине.
Безучастно теребя бороду, Анри обвел взглядом комнату. Она была маленькой, с низким потолком, из мебели – лишь самое необходимое. Зеленый ковер покрывал большую часть пола. Книжная полка и несколько гравюр на стене придавали ей немного аскетичный вид. Здесь царил уют, присущий хорошо обжитым местам, и ему нравилась эта комнатка, ибо она оказалась именно такой, какой он ее себе представлял; и еще потому, что она была частью жизни Мириам, подобно этим глазам кофейного цвета, крохотной искусственной родинке на левой щеке, ее привычке сидеть на полу и тому, как она слегка приоткрывала рот, слушая музыку.
– Анри, – внезапно заговорила она, – расскажи мне о Дрейфусе. В магазине все о нем только и говорят. Я не знаю, виновен он или нет, но мне очень хотелось бы узнать, что там вышло и как. И прежде всего, кто он такой?
– Он из Эльзаса, как и мой друг, Морис. Поступил на службу в армию, стал капитаном артиллерии и однажды, четыре года назад, был внезапно арестован, подвергнут суду, где его признали виновным, разжалован и отправлен на Чертов остров. Находится там и поныне за преступление, которого не совершал.
– Но откуда ты знаешь, что не совершал? Все говорят, что он виновен.
– И уже этого практически достаточно, чтобы быть уверенным в его невиновности, – улыбнулся Анри, – но есть и другие факты.
Не спеша он принялся рассказывать ей об обстоятельствах этого трагического дела: о том, что эксперты не были уверены, был ли это почерк именно Дрейфуса, и о суде, проходившем в атмосфере строжайшей секретности, о явной фальсификации доказательств, предвзятости свидетелей.
– Нет, Мириам, – заключил он, осушая бокал и протягивая руку за тростью, – он не виновен. И к счастью, во Франции еще остались честные люди – пусть и не так много, – которые борются за то, чтобы исправить вопиющую несправедливость. Надеюсь, им это удастся. Только, боюсь, будет нелегко.
Когда он уходил тем вечером, Мириам взяла лампу со стола и вышла его проводить в конец узкого коридора.
– Не слишком-то интересное занятие, правда? – проговорила она, когда они остановились у лестницы. – Просто вот так сидеть у камина…
– Ничего лучшего я и желать не мог. Это был один из самых великолепных вечеров в моей жизни. Знаешь, в душе я все-таки ужасный домосед… Так я увижу тебя завтра? – И после короткой паузы добавил: – Ты еще не устала от того, что я безраздельно занимаю все твое свободное время? И тебе по-прежнему хочется…
– Шшш! Завтра. На том же самом месте, – быстро проговорила Мириам.
Ее взгляд был сродни нежному прикосновенияю. Ему очень хотелось взять ее руку и долго-долго не выпускать из своей ладони. Но вместо этого он лишь едва слышно проговорил:
– Спасибо тебе, Мириам.
Когда Анри стал спускаться по лестнице, она подняла лампу высоко над головой. Сердце ее сжалось от жалости, и она едва удержалась от горестного вздоха при виде того, как медленно, неуклюже он прокладывает себе дорогу вниз.
У подножия лестницы Анри ненадолго остановился, чтобы перевести дыхание и дать отдых ногам. Мгновение он созерцал безупречный овал ее лица, залитый желтым светом лампы.
Он радостно помахал рукой:
– До свидания, Мириам.
Когда же через две недели она предложила сходить в воскресенье в Лувр, Анри принялся жарко протестовать:
– Лувр! Это старое кладбище! Да кому вообще интересен этот Лувр?
– Мне.
– Разве ты не знаешь, что в Лувр ходят только туристы? Туристы, ну и еще, пожалуй, студенты-художники. Уверяю тебя, во всем мире не найти более унылого зрелища, чем эти комнаты, забитые статуями, мумиями, саркофагами и осколками мрамора. Очень похоже на склад огромного кладбища. Многокилометровые галереи, завешанные тысячами картин…
– Но, Анри, я люблю картины! Мне нравится смотреть на них. И мне хотелось, чтобы ты мне о них рассказал, объяснил, что делает полотна гениальными.
– Невозможно! Это все равно что просить объяснить, что делает женщину красивой. И вранье это, что все гениальное просто; наоборот, все чертовски сложно. Да и что в этом удивительного-то? Жизнь вообще штука не простая. Человеческий разум тоже не прост. То, что на первый взгляд кажется простым и привычным, на самом деле таковым не является. Математика вон тоже сложная наука.
– И именно поэтому ты непременно должен сводить меня в следующее воскресенье в Лувр и заняться наконец моим образованием, – заключила Мириам, насмешливо глядя на Анри прекрасными восточными глазами. – Если уж искусство действительно такая сложная и непостижимая наука, то у нас на это могут уйти целые годы! Представляю нас с тобой уже совсем старенькими, впавшими в маразм, но тем не менее продолжающими таскаться каждое воскресенье в Лувр, чтобы посмотреть на Мону Лизу.
– И даже не напоминай мне об этой ухмыляющейся флорентийской простолюдинке!
– А по-моему, она даже очень ничего, красивая… Но уж если тебе так не нравится…
Напускная покорность ее тона не скрывала непоколебимой уверенности в исходе этого спора. Анри не мог
