Мулен Руж - Пьер Ла Мюр
Он почувствовал легкое прикосновение ее обтянутых перчаткой пальцев к своей руке.
– Завтра. В половине седьмого. На углу Вандомской площади.
Две недели спустя Анри привычно ждал Мириам на их обычном месте встречи на углу Вандомской площади и улицы Де-ла-Пэ, глядя на бесконечный поток повозок и экипажей за окном фиакра и призрачный силуэт колонны памятника Наполеону, похожей на гигантскую свечу в тусклом свете зимних сумерек.
Анри взглянул на часы.
Еще полчаса ожидания… Его это вполне устраивало. Ожидание может доставлять огромное удовольствие, если точно знаешь, что ждешь не напрасно… Когда не сомневаешься, что всего через тридцать минут она появится в дверях служебного входа дома моды Пакен и поспешит к нему, улыбаясь, придерживая рукой шляпку, и порывы налетающего ветра будут очерчивать силуэт ее изящной фигурки…
Мириам. Он медленно произносил ее имя, словно пробуя его на вкус. Мириам… Всего за две недели она принесла ему такое счастье, о существовании которого он даже никогда не подозревал. Она перевернула всю его жизнь. Теперь он пил меньше, гораздо меньше. А зачем пить, когда и так счастлив до безумия? Он больше не шлялся по мюзик-холлам и барам, не бродил по улицам ночи напролет, до самого рассвета. Много спал; работал. Мать снова была рада – ну, по крайней мере, теперь поводов расстраиваться у нее стало меньше. Морис вовсю работал над планами по проведению его выставки в Лондоне. Что же до мадам Лубэ, то она не уставала возносить хвалу Господу Милосердному. И тот факт, что Его чудо приняло вид хорошенькой девушки, ровным счетом ничего не менял; ведь чудо – оно и есть чудо, в каком бы образе ни было явлено.
Десять минут…
Он начал наблюдать за служебным входом дома Пакен. Первыми выходили молоденькие модистки, продавщицы, ученицы – все безымянные, безликие атомы парижской высокой моды. Они выпархивали из темного холла, словно школьницы, шумными, смеющимися группками, озирались по сторонам, ища взглядом своих возлюбленных, подбегали к ним, вставали на цыпочки, чтобы поцеловаться, а потом парочки, взявшись за руки, растворялись в толпе. Следом выходили более старые работники: белошвейки, шляпницы, портнихи, закройщицы, аппретурщицы. Этих никто не ждал. Так что все они, кутаясь в плохо сидящие пальто, беспрепятственно направлялись по улице к вагонам ближайшей конки, спеша поскорее добраться домой, в далекий пригород, где их дожидался скудный ужин.
Затем наставал черед работников-мужчин: приказчиков, кассиров, счетоводов, рассыльных. На них были шляпы, шарфы и пальто, и они изо всех сил старались напустить на себя вид деловых людей; в дверях они обменивались рукопожатиями, словно собираясь отправиться в путешествие на полгода, и расходились в разных направлениях.
И в конце концов выходили манекенщицы, которых можно было безошибочно узнать по элегантному наряду и семенящей походке. Они останавливались в дверях, озирались по сторонам, такие шикарные и неприступные, отрешенно застегивая при этом пуговки на перчатках или взбивая боа; после чего пересекали тротуар и скрывались в поджидавших их каретах, откуда мужчины протягивали им затянутые в перчатки руки.
Затем он увидел ее.
Она не остановилась в дверях, как это делали другие, а сразу же поспешила к его фиакру.
– Здравствуй, Анри! – весело воскликнула Мириам, усаживаясь рядом. – Долго уже ждешь?
– Всего несколько минут, но все равно хорошо, что ты не задержалась. Сегодня в «Комеди Франсез» дают спектакль «Смешные жеманницы», и я купил два билета. Подумал, что ты не откажешься от похода в театр.
– Пойду с превеликим удовольствием. Я никогда не была в «Комеди Франсез».
Анри высунулся из окошка:
– Трогай!
Они пообедали вдвоем, болтали и смеялись, и вовсе не от желания много друг другу сказать, а потому, что у обоих было замечательное настроение и смех срывался с губ сам собой. И как всегда, они спорили. С самого первого для их знакомства выяснилось, что они придерживаются диаметрально противоположных взглядов практически во всем. И вовсе не из-за разницы в убеждениях, а ради того, чтобы было о чем поговорить.
В тот вечер Анри открыл дискуссию, заметив, что, будучи роялистом, он категорически не приемлет Вандомскую колонну.
– Подумать только, какая наглость со стороны этого корсиканского авантюриста! Водрузить собственную статую на вершине колонны, подобно фитильку на свечке! Знаешь, Мириам, сбить с толку целый народ ничуть не сложнее, чем провести отдельно взятого человека. Дело в том, что люди снисходительно относятся к хорошим правительствам, но по-настоящему влюбляются лишь в диктаторов. Чем хуже – тем лучше.
Он видел протест в ее глазах.
– Что, не веришь? Хорошо, оглядись вокруг. Наполеон разрушил Францию, обескровил ее, убил больше людей, чем все короли, вместе взятые, и все же весь Париж является памятником ему! Триумфальная арка, Дом инвалидов, эта дурацкая Вандомская колонна, наконец! Ни шагу нельзя ступить, чтобы не наткнуться на этого человека. И как убежденный роялист, я не могу с этим смириться.
– Ну, Анри, ты же не хочешь сказать, что в самом деле являешься роялистом, а?
– Конечно же, я им являюсь! А кем мне еще быть? Что за вопрос! Это все равно что спросить кардинала, сторонник ли он папы римского.
– И все равно я тебе не верю, – бросила она поверх бокала. – Как ты можешь? Как можно защищать этих старых, погрязших в пороках королей?
– Ну, во-первых, они не были старыми. Людовик Пятнадцатый стал королем в пять лет…
– Ну ладно, молодых королей, погрязших в пороках.
– Возражаю. Должен заметить, что короли были не более порочны, чем паяльщики, кассиры, художники или причетники. Вообще-то некоторые из них – и к сожалению, не самые лучшие – были вполне добродетельны. И по крайней мере один из них, Людовик Девятый, официально причислен к лику святых.
Мириам бросила на него недобрый взгляд и принялась сосредоточенно есть.
– А как же знать? Все эти аристократы! – воскликнула Мириам, начиная новую атаку. – Они что, тоже были добродетельны? Ничего подобного! Они были грубы, нахальны и просто-таки упивались собственной важностью и превосходством.
Анри картинно взмахнул рукой.
– К твоему сведению, моя милая Мириам, грубы были слуги, а не господа. У тебя еще будет возможность заметить, что обычно снобистские замашки и наглость свойственны дворецкому, а не самому хозяину дома. Когда мы жили в замке, у нас был мажордом, Старый Тома, вот он был величайшим снобом изо всех, с кем мне
