Физическое воспитание - Росарио Вильяхос
В новостях не рассказывали, был ли у той двенадцатилетней девочки отец или дедушка, потому что все опять же знают, что это обычное дело, когда взрослый мужчина исчезает из жизни женщины и своего ребенка, только в таких случаях никто не высчитывает количество и проценты и не задается вопросами об этих пропавших.
Дома Каталине твердят с самого ее появления на свет: не разговаривай с незнакомцами, а главное, не доверяй мужчинам – им всем нужно только одно, то самое. Но при этом учат, что папу надо уважать, и Паблито тоже, и жениха или мужа, который у нее непременно появится – а как иначе. Поэтому Каталина ненавидит всех мужчин скопом и почти постоянно, а то непонятно, чего от нее хотят: вот как в тот раз, когда ей было девять лет и она пришла к маме рассказать, что один сосед приставал к ней и зазывал к себе домой, а мама только похвалила ее за то, что не пошла с ним. Молодец. Хорошая девочка. Держи сахарную косточку. Мама осталась довольна: воспитание не прошло даром. А Каталина теперь считает, что так и надо: быть начеку и, если что, убегать. Главное, не протестовать.
Ей уже не девять и не двенадцать лет, ей недавно исполнилось шестнадцать, но кто знает – вдруг папа с мамой думают, что их дочь способна сбежать с двадцатипятилетним мужчиной. Или, хуже того, что этот мужчина может затолкать в багажник юное тело Каталины против ее воли (и против воли ее родителей), и она исчезнет, как кролик в шляпе фокусника. Когда она представляет себя связанной по рукам и ногам, с мешком на голове, то сразу слышит в воображении мамин голос: «Это тебе наказание за глупость». Но лучше уж такой кошмар, чем предположить, что подумают родители, если узнают хотя бы только о том, как протиснулся ей в рот влажный язык отца ее подруги. Вот бы я была каким-нибудь бесплотным существом, говорит она себе, не замечая противоречия, не задумываясь о том, что избавиться от плоти значит отказаться от существования, что без тела нет вообще ничего, что все то, что она не переставая чувствует, принимает и фиксирует в памяти, так или иначе соматизируется и получает выход сквозь поры ее кожи. На долю секунды она готова примириться с тем, что в худшем случае это тело – ее тело – окажется на земле и послужит домом другим существам, точь-в-точь как мертвая собака, на которую она наткнулась по пути к остановке. Каталина слишком забавлялась дорогой, словно Красная Шапочка, и теперь чувство вины подсказывает ей, что уже только поэтому ей уготована встреча с волком.
Не стоит быть такой пессимисткой, думает она. К тому же в первый и единственный раз, когда она ловила попутку, все обернулось не так уж плохо: ее подобрал дядька примерно одних лет с ее папой, ехавший с полевых работ. У него были грязные очки, черные ногти и пятна влажной земли на рубашке. Вся машина источала тот же запах пота, земли и овощей, что и машина отца Сильвии, в которой она столько раз ездила. Вплоть до недавнего времени Каталина, когда не могла совладать с напряжением или ее не оставляли в покое в родном доме, старалась вспомнить этот пронзительный аромат засеянной земли. Если беспокойство никак не отпускало, она начинала представлять, как из земли на полной скорости вырывается росток обычной или перечной мяты (она их все время путала). Эта часть фантазии вызывала у нее странное томление по будущему: ей тоже хотелось бы прорасти, чтобы из ее тела вышло другое тело. Часто она задается вопросом, не по этой ли причине люди заводят детей – чтобы из одного существования перейти в другое, специально для этого созданное и отличное от того, в котором родились сами; а может быть, для того, чтобы воскресить в памяти свое детство и понять его, узнать наконец-то, как они в свое время научились говорить, ходить, понимать окружающую их часть мира; с тем чтобы в конечном счете увидеть себя растущим заново в другом теле, которое считают своим по тому праву, что дали ему жизнь, и неосознанно стремятся подчинить его себе, насколько получится, а тело же в итоге наверняка наделает тех же самых ошибок, из-за которых они были несчастливы и жаждали начать все с нуля в новом теле.
С сегодняшнего дня Каталина больше не будет воображать никакие ростки, и каждый раз, когда она чувствует запах влажной почвы на своей слизистой, у нее по непонятной причине что-то сжимается в животе.
Дядька сельскохозяйственного вида, который довез ее в тот первый раз до города, всю дорогу с ней разговаривал и беспокоился. Она что, не слышала о трех девочках, которые пропали на шоссе?
– Я автостопщиков никогда не беру, а тут тебя увидел и думаю – надо подобрать, а то еще сядешь в машину неизвестно к кому. Понимаешь? Ты почему попутку ловишь? Куда тебе нужно? Как тебя зовут? В средней школе учишься? Неужели тебе не страшно?
Каталина объяснила, что автобус сломался по дороге в город, что она была в гостях на участке у знакомых – как и сейчас – и просто возвращалась домой. Она назвалась именем, похожим на ее настоящее, но не настоящим (на этот раз Каролина), и сказала, в какую школу ходит, – тут она сказала правду, потому что раз уж вынуждена была врать, она предпочитала ложь частичную, как проявление искренней заботы о собеседнике. Каталина ненавидит, когда приходится кому-то врать вне дома. Отсутствие необходимости лгать для нее синоним свободы. Она хотела бы быть как Джон Уэйн[12] и иметь возможность в любой момент говорить что пожелает, но жизнь шестнадцатилетней девушки больше напоминает ей не вестерн, а греческую трагедию наподобие тех, что они проходят в школе. Вот о чем она старательно умолчала в тот день – так это о том, в каком классе учится; она знала, что ростом она заметно выше большинства ровесников и может выглядеть старше своих лет – а то и сойдет за мальчика, если перестанет мазать волоски над верхней губой обесцвечивающим средством. Не стала Каталина и объяснять, почему предпочла обратиться за помощью к незнакомому человеку, а не позвонить кому-нибудь или вернуться в загородный дом Сильвии и спросить, не отвезет ли ее домой отец подруги. Она села в чужую машину несмотря на то, что мама тысячу раз ей говорила: ни в коем случае не оставаться наедине ни с каким мужчиной.
– Ни с каким? Даже с папой?
– Ну с папой, конечно, можно.
– А с Паблито?
– И с Паблито можно, разумеется.
– А с учителем?
– С какой стати тебе оставаться наедине с учителем?
– На индивидуальное занятие, или спросить что-нибудь по программе, или чтобы он у меня спросил что-нибудь по контрольной…
Мама не хотела, чтобы Каталина оставалась с мужчинами наедине, прежде всего потому, что и сама не умела отличать, с какими из них можно ничего не опасаться, однако Каталина, со своей стороны, решила, что если уж приходится испытывать неловкость рядом с мужчиной, то пусть лучше это будет совсем посторонний. Еще она не привыкла, чтобы ей делали одолжения, и не придумала бы, как попросить отца Сильвии отвезти ее домой; она боялась, что случится что-то такое, после чего ее больше никогда не пригласят провести день за городом или поесть этой чудесной сочной мушмулы, которая растет на дереве на краю их сада. Она не хотела утратить спокойствие, которое ей тогда дарило это место, но больше всего не хотела каким-то неосторожным поступком запятнать дружбу с Сильвией. Подсознательно Каталина понимала, что отец подруги отвез бы ее. Он не задумываясь отвечал согласием почти на все просьбы дочери: сходить с ними в кино на фильм, куда не допускаются дети до восемнадцати без сопровождения взрослых, или отвезти в аквапарк рано утром и забрать поздно вечером. Его нисколько не затрудняло выполнять обязанности шофера, даже наоборот, он охотнее шел навстречу дочери, когда присутствовала еще и ее подруга. Каталина замечала (хотя старалась не задумываться о причинах), что Сильвия
