Физическое воспитание - Росарио Вильяхос

kill me?[11] – а под конец Гильермо прокричал ей в ухо, что запишет для нее целую кассету таких же новых песен, как эта. Музыка для Каталины в этот момент была всем. Ей казалось, это единственное, что по-настоящему связывает ее с другими людьми. Даже мелькнула мысль, не научиться ли ей играть на каком-нибудь инструменте. Сильвия ненадолго ее оставила, чтобы подкатить к Шустеру из предуниверситетского класса, а Каталина тем временем познакомилась с Хуаном, который достал из кармана записную книжку, вырвал листочек и написал свой телефон; она решила, что свой номер давать ему пока не стоит, но обещала позвонить. Возвращаясь домой вместе с Сильвией и Гильермо, ее лучшими друзьями почти с самого начала учебного года, Каталина чувствовала, что ноги идут сами собой и что она видит ровно столько, сколько ей нужно видеть – расплывчатую массу зданий, оранжевых и черных в свете фонарей. Когда они добрались до своего района, Сильвия, как обычно, вооружилась ключами, и они остановились на углу около аптеки, прежде чем разойтись каждый в свою сторону. Раздалось двенадцать прощальных поцелуев. Каталина никогда еще не гуляла так допоздна, и это исключительное обстоятельство заставляло ее чувствовать себя нормальной. В отличие от нее Сильвия и Гильермо, привычные к такому распорядку выходных, казались усталыми, как будто возвращались из офиса. В те десять минут, что она шла до дома, ей казалось, что она отделилась от собственного тела. Ощущение ей понравилось, она летела как на крыльях, даже когда поняла, что ужасно хочет писать. До дома оставалось еще полпути, и она даже подумывала, не облегчиться ли прямо в штаны – все равно же тело от нее как бы отдельно. К счастью, дверь дома показалась раньше, чем она ожидала. Каталина поднялась в квартиру, сама не осознавая как, – задачу взяла на себя вся эта телесная организация, которую она так старательно игнорировала и которая управляла дыханием без всяких усилий с ее стороны. Дома она первым делом сбегала в туалет, потом разделась и улеглась спать совершенно счастливая и пьяная, настроенная как можно скорее повторить этот опыт.

Но едва она залезла под одеяло и закрыла глаза, как кровать и потолок завертелись вокруг нее; теперь она была не вне своего тела, а вращалась в самой его глубине. Каталина испугалась: она не понимала, как совладать с этим ощущением, а потом на нее накатило всепоглощающее чувство вины. Она подвела папу с мамой, которые, вообще-то, не разрешали ей уходить гулять в их отсутствие, а она тайком сделала копию ключей Паблито. И вела она себя не серьезно и благовоспитанно, как хотят родители, а совсем наоборот. Кажется, она сама уже запуталась в собственных хитростях. Что, если друзья на самом деле смеются над ней, а она и не догадывается? Каталина вспомнила, как мальчики с дополнительных занятий лезли тогда через стену, вспомнила скамейку с обидной характеристикой, вспомнила Амалию, подружку из начальной школы, которую старательно избегала и с которой уже почти год как не разговаривала. Точнее, Амалия ей за это время звонила трижды, а Каталина перезвонила только первые два раза. Той ночью Каталина плакала ни о чем и обо всем – о том самом всем, которым можно оправдать применение отвертки, так и лежащей у нее в рюкзаке, и которое иногда хочется как-нибудь выразить словами.

В итоге она провела полночи в обнимку с унитазом. С тех пор к алкоголю она не притрагивается, потому что у нее в памяти все еще жив привкус той бессонной ночи, не только из-за рвоты, но и оттого, что ей пришлось оттирать со стульчака брызги, чтобы ни мама с папой, ни Паблито ни о чем не догадались. Но все-таки она считает те выходные лучшими в своей жизни: отсутствие родителей, гуляние допоздна и захватывающие фильмы на магнитофоне, который ей так редко доводилось включать, чтобы посмотреть то, что хочется.

Она все так же держит большой палец на изготовку, и смотрит на тень своей груди на асфальте, и не знает, как отвлечься от мыслей о том, что произошло с теми девочками, которые втроем ехали тусоваться, как сама Каталина в тот вечер. Из-за того что она столько видела их по телевизору, у нее в голове все смешивалось в такие дикие образы, от которых она не спала ночами и дрожала всем телом, зная, что на следующий день будет клевать носом на уроках. Неудивительно, что в тот год отметки у нее были хуже некуда. В полубреду от усталости и при этом не в силах сомкнуть глаз, она дошла до того, что спрашивала себя, а не может ли быть, чтобы ей самой когда-то пришлось пережить такие пытки, – слишком реальными и мучительными были картины в ее воображении. Сейчас, глядя на расстилающийся перед ней угрюмый пустынный пейзаж, Каталина понимает, что это никак не могли быть ее собственные воспоминания, и не только потому, что она жива, но и потому, что ей кажется невозможным пережить такое и не потерять память. «Давай-ка скорее подумаем о чем-нибудь красивом», – говорит она вслух. Кватроченто и «Благовещение» Фра Анджелико, чинквеченто и «Сад земных наслаждений» Босха, барокко… она еще не определилась, насколько ей нравится барокко, но ее притягивают картины Рубенса с героинями из плоти и крови, больше из плоти, чем из крови. Похищение дочерей Левкиппа, похищение Прозерпины, похищение сабинянок, похищение Европы. Похищение. Каталина начинает размышлять об этом слове – если не считать маленьких мальчиков (вроде Ганимеда), в мифах и на картинах похищают только девочек и женщин независимо от возраста, и это свидетельствует о том, что они считаются чьей-то собственностью, могут стать объектом разрушения или вторжения. Девочки не возвращаются с особыми дарами или новыми именами, как юные шайенны; они возвращаются расчлененные, исторгнутые трехчасовыми новостями, нисколько не похожие на прекрасную Лору Палмер, обращенные в орудие пропаганды, в источник ненависти к телу, неизвестно кому принадлежащему. Еще Каталине вспоминается девушка, которая в прошлом году пропала во время пробежки, но ей кажется, что это совсем другая история, – дело было в районе с богатыми частными домами, а не на окраине маленького городка вроде того, где живет сама Каталина, и, хотя девушку так и не нашли, эксперты полагают, что ее судьба будет похожа на отвергнутый сценарий братьев Коэнов. В общем, история искусства тоже не помогает Каталине отвлечься от ужаса, вызванного тем, что она родилась девочкой. Каталина гадает, начнут ли в будущем писать для восторженной публики картины об этих новых похищениях и какими художественными средствами изобразят девочку, которая этим летом несколько дней была в центре внимания новостей и жила совсем рядом с тем местом, где Каталина с семьей отдыхает на море.

«Девушка, пропавшая в Михасе в прошлые выходные, уже вернулась к бабушке и матери. Оказалось, что двенадцатилетняя Такая-то сбежала из дома со своим двадцатипятилетним парнем», сообщили в новостях.

Девушка.

Двенадцатилетняя.

Сбежала из дома.

Со своим двадцатипятилетним парнем.

Всего пару месяцев назад, как раз когда родители Каталины были встревожены тем, в каком состоянии нашли тела тех трех девочек, очередной министр выступил по телевизору, чтобы успокоить население. Он рассказывал, что в этом году количество пропавших девушек – или девочек, если угодно, – не изменилось по сравнению с предыдущими периодами, поэтому оснований для тревоги нет. И что за прошлый год, к примеру, пропало сто двадцать восемь девушек и восемьдесят семь юношей, и что исчезновение девушек всегда вызывает большую обеспокоенность, поскольку шесть процентов из них так и не находят либо находят по частям в мусорных контейнерах. Остальные же, как правило, возвращаются домой. В конце концов, ей же двенадцать лет, и она просто сбежала со своим двадцатипятилетним парнем.

Министр ничего не говорил о причинах, по которым могли убежать из дома сто двадцать восемь девочек. Ведь все и без того должны понимать, что есть такие девочки, которые убегают из дома. Все должны знать, что есть такие девочки, которые хотят сбежать, потому что несчастливы или из-за насилия или домогательств соседей, учителей, опекунов и духовников, отцов и отчимов, дедушек, дядьев, братьев… Все должны знать, потому что даже Каталина знает. Знает она и о том, что иногда