Песчаная роза - Анна Берсенева
– Ума ему не занимать, – вздохнула Домна. – Да и ничего не занимать. А жизнь его перемолола. Господь попустил, значит.
– Ничего это не значит, – сердито сказала Ксения. – Он жив, это главное. И я постараюсь оказаться к нему как можно ближе.
– Да, тебя Господь хранит. Может, тебе и поможет.
И вот она сидит теперь под яблоней и не знает, поможет ей кто-нибудь или нет.
Глава 30
Вероника вышла из больничного корпуса и, издалека заметив Ксению, пошла к ней по дорожке через сад. Походка у нее совсем не изменилась за десять лет – в ней даже издалека была заметна та же свободная уверенность в собственных силах. Ксения вспомнила, как, впервые увидев Веронику, подумала, что эта женщина завораживает каждым движением и самим своим существованием. Это не изменилось тоже.
Она встала со скамейки, ожидая, когда Вероника подойдет. И вдруг та остановилась – наверное, узнала Ксению. И дальше не пошла уже, а побежала по дорожке.
– Что случилось? – остановившись перед нею, спросила она. – С Сергеем?
«А взгляд переменился», – подумала Ксения.
Трудно было не заметить, что яркость и ясность, которыми отмечен был этот взгляд, все же потускнели.
– Его арестовали, – ответила она. – И отправили в лагерь на Дальний Восток. Я еду к нему и хотела перед этим спросить вас… Может быть, вы знаете, как все это было. Где его арестовали, как, вообще, хоть что-то…
Это было не единственное, для чего она приехала. Но при виде Вероники, совершенная красота которой не сделалась менее зримой с течением лет, Ксения ощутила такой острый укол ревности, с которым не просто было справиться.
– Я не знала, что его арестовали. – В голосе Вероники послышалось такое горе, что даже ревность у Ксении прошла. Почти прошла. – Он приехал, я все ему рассказала, что с Яшей случилось. Он велел ничего не предпринимать, да я ничего и не смогла бы… И ушел, и больше мы не виделись. Через два дня Яшу отпустили. Вывели из Пищаловского, он идти не мог, люди помогли до дому добраться. В Пищаловском замке тюрьма у нас, – добавила она.
И, сев на лавочку, закрыла лицо руками. Плечи ее сотрясались, слезы текли между пальцами.
– Вероника, не плачьте, пожалуйста, – сказала Ксения. – Я думаю, его арестовали не из-за вас. Вы ни в чем не виноваты.
Вероника отняла руки от лица. Горе смыло тусклый налет повседневности, и ее глаза снова сделались такими синими, что не верилось, как может эта синева существовать не на небесах и не на земле даже, а на человеческом лице.
– А кто ж виноват? – с отчаянием проговорила она. – Я тогда всякий разум утратила. Когда Яшу забрали, у Лазаря Соломоновича, папы его, инфаркт случился, мама тоже слегла. А они ж мне роднее родных. И Яша – ведь он как ребенок… Я не знала, куда кинуться, металась, как курица с отрубленной головой. И решилась Сергею позвонить. Он однажды помог в такой ситуации. Тогда Лазаря Соломоновича арестовали… Матка Боска, что я натворила!
– Даже если так… Я не имею права обвинять вас, – сказала Ксения. – Если бы не я, он без помех располагал бы своей жизнью. И был бы на свободе.
Вряд ли Вероника овладела собой из-за этих слов. Скорее, взяла верх сила ее натуры.
– Давно вы приехали? – спросила она уже почти спокойным голосом.
– Сегодня утром. Завтра обратно в Москву. Оттуда на Дальний Восток.
– А где остановились?
– Пока нигде. Поищу гостиницу.
– Какие теперь гостиницы! – усмехнулась Вероника. – В Москве, может, и удается устроиться, а у нас только по командировочному удостоверению, и то не по всякому. Я понимаю, что вам неприятно меня видеть, – вздохнула она. – Но все же переночуйте у нас, пожалуйста. Лазарь Соломонович и Белла Абрамовна в больнице оба, Яшу я к друзьям в деревню отправила. Отлежаться, и так, на всякий случай. Никто вас не побеспокоит.
– Спасибо, – поколебавшись, кивнула Ксения.
– Только придется еще подождать, извините.
– Не извиняйтесь, у вас же рабочий день. Я посижу в саду.
– Я вам обед пришлю.
Вероника жила на улице Комсомольской. Ехали туда на трамвае, потом шли пешком. Дом был двухэтажный, дореволюционной постройки. Когда вошли в него, Ксения поняла, что раньше он, наверное, принадлежал одной семье, а теперь перестроен под коммунальный быт.
– Это доктора Цейтлина был дом до революции, и при нэпе тоже, – сказала Вероника. – В первом этаже Лазарь Соломонович пациентов принимал, во втором жил с семьей. Я ему на приеме ассистировала, а наверху у него квартировала. Он Сергея вот здесь оперировал. – Она указала на боковую комнату. – Это процедурная была, а теперь общая кухня. На первом этаже десять человек живут.
Дверь в кухню была открыта. Над керогазом стояла растрепанная женщина и помешивала что-то в кастрюльке. Ксения хотела спросить, почему доктор Цейтлин оперировал Сергея, но Вероника уже поднималась по деревянной лестнице на второй этаж, и она последовала за ней.
На втором этаже все было устроено иначе – чувствовалось, что живет одна семья. Двери трех комнат выходили в еще одну общую, смежную с кухней.
– Я вам вот здесь, у Яши постелю, – сказала Вероника, указав на дверь одной из комнат. – Вы отдохнуть хотите, наверное.
Ксения хотела только расспрашивать о Сергее – подробно, о каждом его дне, который был известен этой женщине. Но она понимала, что это было бы все равно как если бы Вероника стала расспрашивать ее, что она делала с Сергеем в монпарнасской мансарде или что происходило в гостиной московской квартиры после того как ушел Павлик и они остались вдвоем.
Вероника дала ей полотенце и показала, где находится уборная. Когда Ксения вернулась в отведенную ей комнату, там уже была разобрана постель – судя по крахмальной свежести белья, Вероника успела ее перестелить.
– Сейчас ужинать будем, – сказала она, появляясь на пороге. – Приходите в столовую, добре?
И исчезла. Ксения обвела взглядом комнату, совсем маленькую и простую. Письменный стол из сосновых досок. Такие же, дощатые, книжные полки. Вообще, книги здесь были повсюду. Собрания сочинений Пушкина, Толстого, Гоголя. Бесчисленное множество тоненьких книжечек – наверное, поэтических, ведь этот Яша поэт. Одна из них, взятая с полки наугад, его книжкой и оказалась. На обложке значилось имя Якуб Пралеска. Стихи были написаны по-белорусски, поэтому Ксения не вполне их поняла, но полистав, поняла зато справедливость слов Вероники о том, что Яша как ребенок: стихи его были чище слезы и родниковой воды. На
