Ночь, сон, смерть и звезды - Джойс Кэрол Оутс
После того как их жизни круто изменились, Джессалин полагала, что сам Уайти не стал бы придавать особого значения внешним факторам.
Да ладно, дорогая. Расслабься.
И Джессалин старалась. Ох как старалась!
Ведь худшее позади. Муж умер, а жена выжила… кое-как, но выжила. Вот и получается, что худшее позади.
Но ты должна совершить еще одну попытку, Джесс. Одну, последнюю.
Джессалин слышала скрежет щебенки под колесами контейнера. Если бы она не наблюдала картину своими глазами, то подумала бы, что это раскаты грома.
Раз в две недели она вывозила контейнер к обочине дороги; отходов было совсем мало для мусороуборочной машины, которая еженедельно все забирала. Наверное, уборщики испытывают к ней жалость. Когда в доме жила вся семья, им требовались два больших контейнера как минимум. А теперь, когда она осталась одна, пищевых отходов всего ничего, а отходов для переработки и того меньше; эти приземистые прорезиненные бачки она оттаскивала к обочине раз в месяц: зеленый – для бумаги, желтый – для стеклянных бутылок и жестяных баночек. Руки-ноги болели, дыхание перехватывало – контейнер на колесиках шатался из стороны в сторону и как будто ей сопротивлялся. Ведь то, что выносится на обочину, есть не что иное, как наша опустошенная жизнь, которая затем возвращается, и так снова и снова, по кругу.
А с другой стороны, бачки на обочине – это ободряющий знак для соседей. Да, я еще жива! Вот мои отходы!
Чем ближе к дому подходил незнакомец, любезно доставляя контейнер, тем более знакомым он ей казался: широкополая шляпа, прикрывавшая верхнюю часть лица, и вислые седые усы, закрывавшие нижнюю. Белая рубашка с аккуратно подвернутыми до локтя рукавами.
Немолод, сразу видно. Странное сочетание достоинства и некоторой потрепанности.
Высокий мужчина, размашисто и даже беспечно толкающий контейнер на громыхающих роликах. Похоже, он не задумывался о том, что вторгся в чужие владения и что его появление может у кого-то вызвать тревогу.
Джессалин почувствовала, как к лицу прилила кровь. Это он!
Мужчина на кладбище… Хьюго. Человек, сфотографировавший ее без разрешения.
Да, она ему написала поспешное письмо и отправила на адрес художественной ярмарки «для Хьюго Мартинеса», но в тот же день про это забыла.
А он прислал ей одну каллу. Ну конечно.
Позже она его видела (почти уверена) в баптистской Церкви надежды на Армори-стрит, а вот он (тоже уверена), к счастью, ее не заметил.
Она попыталась вспомнить слова Вирджила о Хьюго Мартинесе.
Он его уважает. Восхищается его творчеством, которое считает выше собственного. В этом весь Вирджил: не щадит ни себя, ни других.
Это не значит, что он украл твою душу. Кажется, так выразился ее сын?
Подъездная дорожка вильнула в сторону, и он с ней вместе. Таким образом, он не вошел в передний дворик и не приблизился к парадной двери. Вместо этого он отвез контейнер по месту назначения, как будто уже знал о нем, – к гаражной стене. О чем она догадалась, так как видеть уже не могла. «Ну прямо как рабочий-мусорщик, – подумала Джессалин. – Или как муж».
Он был готов ей помочь, если она в этом нуждалась.
А какой вдове не нужна помощь?
Она уже открыла рот, чтобы его поблагодарить и сказать «нет», помощь ей не нужна. Но у нее перехватило горло.
Она заспешила вниз. Он уже собирался уходить. (Точно? Не факт. Где он припарковался? Так, чтобы не видно было из дома? С какой целью?)
У нее сбилось дыхание. Она в страхе ожидала звонка или стука в дверь… в любом случае она не отзовется… он же не знает, что она дома, а если дома, то одна. Он ничего о ней не знает, какая она уязвимая, какая одинокая, как отчаянно она ждала, что он придет, хотя не могла себе представить, что это случится вот так.
Неожиданно для себя она пригласила его войти. И Хьюго Мартинес сказал «да», но сначала кое-что ей принесет. Он неуклюже, с нервной улыбкой, попятился, а висячие седые усы, этакий испанский бородатый мох, делали его речь несколько невнятной. Джессалин глядела ему вслед, не понимая, то ли он еще вернется, то ли совсем уходит. Он чуть не бежал к дороге, слегка припадая на левую ногу. И очень быстро вернулся на величественном пурпурного цвета «мерседесе-бенц», правда сильно потрепанном, без хромовых отделок по бокам и с одной выделяющейся покрышкой. Мартинес аккуратно проехал по розоватой, поросшей травой щебенке и припарковался перед маленьким двориком, где Джессалин поджидала его в трансе, не понимая, что она творит, не совершает ли непоправимую ошибку, после которой родные дети будут ее жалеть и оплакивать.
Хьюго Мартинес вышел из машины с широкой улыбкой, обнажавшей его неровные, чуть пожелтевшие зубы, и это была торжествующая улыбка. В одной руке большой букет бело-восковых цветов, в которых Джессалин сразу узнала каллы, еще до того, как учуяла изысканный, приторно-сладкий запах, а в другой бутылка, кажется, красного вина. Уже в доме она приняла от него букет и вино так, словно для нее это был не сюрприз, а вполне ожидаемый визит.
Он был благодарен ей за прекрасное письмо, которое он несколько раз перечитал и сохранил.
Он часто о ней думал. Сам не знает почему. Он не планировал эту встречу. В свое время он ей послал одну каллу в качестве извинения. Но поскольку не чувствовал себя виноватым, было непонятно, за что же он извинялся.
Ее фамилию ему подсказала табличка на могиле, но вообще фамилия Маккларен была ему знакома. Он навел справки. Узнать, где она живет, – дело нехитрое. Так ему стал известен адрес, на который он и послал цветок.
Личной встречи с ней он не искал. Абсолютно точно.
Он надеялся, что она не увидит ярмарочную выставку. Эту фотографию на кладбище. Обычно люди себя не узнают на фотографиях Хьюго Мартинеса, где он их снимал вполоборота, без лица.
Джессалин удивило то, что человек говорит о себе с некоторой официальностью: «Хьюго Мартинес». В этом прозвучало этакое невинное тщеславие ребенка.
Его английский немного ходульный, неловкий. Но без выраженного акцента.
Он
