Ночь, сон, смерть и звезды - Джойс Кэрол Оутс
– Ты сказала «Бали»? Но это же на другом конце света…
– Говорят, там очень красиво. И не так много туристов, как на других тихоокеанских островах.
Ну почему она должна почти умолять?!
Неужели ей больше не с кем поехать? Ей скоро тридцать пять, и все еще одна-одинешенька?
– Мама, я все спланирую сама, обещаю!
Вместо того чтобы выразить энтузиазм, Джессалин содрогнулась. Лорен испытала мимолетный гнев в отношении вдовствующей матери, постыдно цепляющейся за соломинку жалкого домашнего прибежища. Добровольная слепота, помноженная на мелкобуржуазность и жалкий провинциализм жены-домохозяйки, – так это выглядело в глазах Лорен. Сейчас подобные предложения кажутся еще бессмысленнее, чем при жизни Уайти.
– Лорен, ты ведь говорила, что «не веришь» в так называемые отпуска, – сказала Джессалин. – Как и твой отец. Уайти тоже не относился к ним всерьез.
Лорен начала терять терпение.
– Я стала старше. Я вкалываю как проклятая и, кажется, заслужила передышку. Даже папа с этим согласился бы. Он говорил: «Если ты не будешь держать дистанцию, они высосут твою кровь и выжмут тебя, как мокрую тряпку».
– Уайти такое говорил? Когда?
– Когда я только начала учительствовать. В средней школе. Он знал, какая это ежедневная гонка и что молодые идеалисты, не выработавшие средств самозащиты, быстро сгорают.
– Надо же! Уайти так говорил?
– Да, мама. Мне, во всяком случае.
– На него не похоже. Он сам всю жизнь был идеалистом.
– Не совсем так. Папа был неглупым человеком. И он знал, где хоронят покойников.
В глазах Джессалин промелькнула тревога, как будто речь зашла о настоящих покойниках. Уайти правда знал, где их хоронят?
– Быть директором средней школы – это все равно что поддерживать порядок в банановой республике, – продолжила Лорен. – Даже твои союзники, которые тебе всем обязаны, не заслуживают доверия. А враги только и ждут подходящей минуты, чтобы перерезать тебе горло.
– А, это ты так шутишь.
Джессалин хохотнула, явно думая о чем-то своем. Сегодня мать немного странная, подумала Лорен, рассеянная, мысли где-то в другом месте.
И все время озирается, словно ждет кого-то… но кого? Неужто Уайти?
Обычно по таким случаям мать ловила каждое слово дочери, благодарная за ее рассказы о хэммондской школе, о наказаниях для плохих учеников, о преподавателях из разряда клеветников и неблагодарных свиней, которых дочь переиграла на заседании школьного совета. Бюджетные кризисы неизбежно заканчивались победой Лорен, которая (как она любила хвастаться) превратила это учебное заведение в «школу-победительницу». Неудивительно, что смотритель учебных заведений ею восхищается… а возможно, и побаивается.
Каждый ее рассказ был о безгрешной, бескорыстной Лорен, женщине-воспитательнице и победительнице, торжествовавшей над силами невежества и подлости. (Конечно, она не посвящала мать в детали мерзкого кибербуллинга.) Все трофеи Лорен складывала к ногам матери, как Мэкки-Нож складывал у ее ног свою окровавленную добычу в ожидании похвалы.
– Мам, я страшно занята. Конец учебного года. Моя рабочая неделя – сто часов минимум. Вот почему я подумала о путешествии, когда все это останется позади. Вместе с тобой, мама.
К счастью, выпускной уже в ближайший понедельник. Лорен, как директор, должна председательствовать на церемонии вручения дипломов, которая продлится около полутора часов, и, если не считать короткой речи Лорен, это будет та еще скучища.
Самовосхваления, откровенная лесть. Честные выступления школьников. Оглушающий школьный оркестр, что-то вроде топочущего бронтозавра. В выходные накануне – выпускная вечеринка… там или после нее будет происходить бог знает что, мерзкий ритуал весеннего распутства, о котором взрослым знать не надо, да не очень-то и хочется. Последние суматошные дни – кульминация школьного года, напоминающая летящий вниз по склону поезд с отказавшими тормозами.
Восемь месяцев прошло с тех пор, как умер Уайти, но иногда такое ощущение, что восемь лет, – так давно.
А порой кажется, что восемь недель или даже восемь дней, – до сих пор перехватывает дыхание.
Прощание со школой, крепкие рукопожатия, обвал поздравлений и напутствий… Лорен заранее чувствовала себя опустошенной, как генерал, идущий в начищенных до блеска сапогах по полю битвы, усеянному трупами.
И что еще хуже, ей придется изображать трогательную заботу.
А если родители посреди торжеств отведут ее в сторонку, озадаченные и расстроенные тем, что их умных отпрысков почему-то не берут в престижные университеты, Лорен разыгрывает внешнее негодование и пообещает им сделать все от нее зависящее. (То есть, считай, ничего.)
Хотя бы на этот счет Лорен могла себя поздравить. Зачем вступать в открытую конфронтацию с противником, когда их, восемнадцатилетних, можно (по-тихому) подрезать, а потом выступить в роли сочувствующего утешителя. Месть – вот лучшее лекарство от любой болезни.
– Тебе это пойдет на пользу, мама. Смена обстановки.
– Но зачем? Зачем мне… менять обстановку? – Джессалин выглядела испуганной. – Я не могу уехать и оставить Мэкки…
– Конечно можешь! Не говори глупостей.
– Но кто за ним присмотрит?
Лорен фыркнула: это уже слишком. Речь идет о диком коте, который прекрасно может сам о себе позаботиться.
– Как насчет Вирджила? Лучше не придумаешь. Он любит животных, и ему все равно нечего делать. Если, конечно, ты не боишься пускать его в дом. Важная оговорка.
Лорен задумалась, насколько надежен ее младший братец. У нее в мозгу как будто существовал некий узелок. С ее губ слетали слова, которые ее не красили, и она их не контролировала. К счастью, Джессалин ничего не замечала.
– Ну… еще слишком рано. Это неправильно.
– Слишком рано? В каком смысле?
– Ну, после… ты меня понимаешь.
– Нет, мама. Говори.
– Трудно объяснить. И вообще, Бали так далеко…
– Это я уже слышала. «Далеко» – главный аргумент за.
– Я плохая путешественница. Всегда была. И есть причины, по которым я должна оставаться дома…
– Да ну? И какие же?
Джессалин умолкла и опустила глаза, избегая встречаться с ней взглядом. Губы шевелились – того и гляди сейчас заплачет.
Лорен охватило ощущение безнадежности в отношении матери… и себя тоже.
Господи, не мучай ты ее. Она не может оставить Уайти. А Бали так далеко.
На следующее утро позвонила Беверли в сильном возбуждении.
– Лорен! – обратилась она к автоответчику. – Ты дома, я знаю. Возьми трубку!
Лорен замешкалась. Обычно она не брала трубку, когда звонила ее возбужденная старшая сестра, что происходило чаще, чем хотелось бы.
Лорен собиралась в школу, и открывать прекрасный день подобным телефонным разговором – это все равно что начать спуск со склона, припорошенного девственно-белым снежком, рискуя врезаться в заросли и груду камней.
– Лорен! Ты в курсе, что наша мать с кем-то встречается?
Тут ее рука сама схватила трубку.
– С кем-то встречается? Ты хочешь сказать – с Лео Колвином?
– Вспомнила! Это давно быльем поросло. Речь идет о новом… незнакомом мужчине. Хотя Вирджил, кажется, его знает. Художник. Латинос.
– Постой. Что значит «встречается»? Мы с ней вчера вместе ужинали, и она мне об этом не сказала ни слова.
– Она никому не говорит! Потому что чувствует свою вину! Прошло всего семь
