Болеслав Прус - Кукла
- Марыся!.. Марыся!..
Вбежала уже знакомая молодая девушка в белой наколке, темном платье и белом передничке. В этом уборе она могла бы сойти за сиделку, если б глаза ее не искрились так плутовато.
- Как ты смела привести сюда этих господ? - спросила ее баронесса.
- Да вы, барыня, сами велели просить...
- Дура, ступай вон! - прошипела баронесса. Затем обратилась к нам: Что вам угодно, пан Вирский?
- Это пан Жецкий, уполномоченный домовладельца, - отвечал управляющий.
- А-а!.. Хорошо, - сказала баронесса, медленно входя в гостиную и не предлагая нам садиться.
Вот описание этой дамы: черное платье, изжелта-бледное лицо, синеватые губы, красные от слез глаза и прилизанные волосы. Она скрестила руки на груди, как Наполеон I, и, глядя на меня, произнесла:
- А-а-а!.. Так вы уполномоченный, если не ошибаюсь, пана Вокульского? Не так ли? Передайте же ему - либо я съеду с этой квартиры, за которую аккуратнейшим образом плачу семьсот рублей в год, - ведь правда, пан Вирский? - Управляющий поклонился. - ...либо пан Вокульский искоренит в своем доме грязь и безнравственность.
- Безнравственность? - переспросил я.
- Да, сударь, - кивнула головой баронесса. - Прачек, которые по целым дням распевают внизу какие-то мерзкие песенки, а по вечерам хохочут у меня над головой у... у... студентов... И этих злодеев, которые осыпают меня сверху окурками и окатывают водой... И, наконец, эту пани Ставскую, о которой не знаешь, что и сказать: вдова ли она или разведенная, и на какие, в сущности, средства живет. Эта дамочка отбивает мужей у добродетельных и безумно несчастных жен...
Она заморгала глазами и расплакалась.
- Ужасно! - говорила она, всхлипывая. - Быть прикованной к этому мерзкому дому из-за незабвенного дитяти, которого уже ничем не вырвешь из сердца... Ведь она бегала по этим вот комнатам... И играла вон там, во дворе... И смотрела в окно, в которое нынче мне, осиротелой, уже и выглянуть не дают... Меня хотят выгнать отсюда!.. Все хотят выгнать... всем я мешаю... А ведь я не могу уехать отсюда, где каждая половица хранит следы ее ножек... и в каждом уголке звучит ее смех или плач...
Она упала на диван и зарыдала.
- Ах! - говорила она сквозь слезы, - звери и те не так жестоки... Эти люди хотят выгнать меня из дома, где мое дитя испустило последний вздох... Ее кроватка и все ее игрушки стоят на своих местах... Я сама стираю пыль в ее комнате, чтобы не сдвинуть с места ни одной вещицы... Каждая пядь пола истерта моими коленями - я исцеловала все следы моей девочки... А они хотят меня выгнать! Так изгоните сперва мое горе, мою тоску, мое отчаяние...
Она закрыла лицо руками и зарыдала раздирающим душу голосом. Я заметил, что у управляющего вдруг покраснел нос, да и сам почувствовал на глазах слезы.
Отчаяние баронессы, убивающейся по умершей девочке, так обезоружило меня, что я не решился заговорить с нею о повышении квартирной платы. В то же время плач ее так действовал мне на нервы, что, если б не третий этаж, я, наверно, выскочил бы в окно.
В конце концов, желая утешить плачущую женщину, я обратился к ней со всей теплотой, на какую только способен:
- Прошу вас, сударыня, успокойтесь. Требуйте от нас, что вам угодно! Чем мы могли бы вам помочь?
В голосе моем было столько сочувствия, что нос управляющего еще более покраснел, у баронессы же сразу высох один глаз, однако другим она еще продолжала плакать, в знак того что не считает свои военные действия законченными, а меня - побежденным.
- Я требую... требую... - всхлипывала она, - я требую, чтобы меня не гнали из дома, где скончалась моя девочка... и где все мне напоминает о ней... Не могу я... поймите, не могу лишиться ее комнаты... Не могу сдвинуть с места ее мебель, ее игрушки... Это подлость - наживаться на чужом горе...
- Кто же наживается на вашем горе? - спросил я.
- Все, начиная с хозяина, который заставляет меня платить семьсот рублей...
- Ну, уж извините, баронесса! - воскликнул управляющий. - Семь великолепных комнат, две кухни, как залы, два чулана... Уступите, сударыня, кому-нибудь три комнаты, ведь у вас две парадные двери...
- Никому я ничего не уступлю, - решительно заявила она. - Я уверена, что мой заблудший супруг со дня на день опомнится и вернется...
- В таком случае, придется платить семьсот рублей...
- Если не больше, - робко прибавил я.
Баронесса посмотрела так, словно собиралась испепелить меня взглядом и утопить в слезах. Ох! Ну и баба!.. Как подумаю о ней, прямо мороз подирает по коже.
- Однако не в плате дело, - сказала баронесса.
- Весьма рассудительные слова! - похвалил ее Вирский и поклонился.
- И не о притязаниях хозяина речь... Но не могу же я платить семьсот рублей за квартиру в таком доме...
- Чем же вам не нравится дом? - спросил я.
- Дом этот - позорище для порядочных людей! - воскликнула баронесса, усиленно жестикулируя. - Поэтому я прошу - не для себя, а во имя нравственности...
- О чем?
- О выселении студентов, которые живут надо мной, не дают мне выглянуть в окно и развращают всех...
Она вдруг сорвалась с дивана.
- Вот! Слышите? - сказала она, указывая на соседнюю комнату, выходившую окнами во двор.
Действительно, я услышал голос эксцентричного брюнета, который звал с четвертого этажа:
- Марыся! Марыся, иди к нам!
- Марыся! - крикнула баронесса.
- Да я тут, барыня... чего вам? - откликнулась, входя, несколько покрасневшая служанка.
- Смотри у меня, ни шагу из дому! Вот вам... - продолжала баронесса. И так целыми днями. А по вечерам к ним приходят прачки... Сударь! воскликнула она, молитвенно складывая руки. - Выгоните этих нигилистов, это очаг всяческого порока и опасностей для всего дома... Они в черепах держат табак и сахар... Они человеческими костями мешают угли в самоваре... Они собираются притащить сюда целый скелет!
И она снова так расплакалась, что я испугался, как бы с нею не сделалась истерика.
- Эти господа не платят за квартиру, так что весьма возможно... - начал было я.
У баронессы мигом высохли глаза.
- Ну конечно же, - прервала она, - вы должны выбросить их вон... Однако, сударь, - воскликнула она, - как бы ни были они испорчены и гадки, но эта... эта Ставская еще хуже их!
Я удивился, заметив, какой ненавистью загорелись глаза баронессы, когда она произнесла фамилию Ставской.
- Пани Ставская живет здесь? - невольно вырвалось у меня. - Эта красавица?
- О! Новая жертва! - указывая на меня, вскрикнула баронесса и, сверкая глазами, заговорила низким грудным голосом: - Одумайтесь, вспомните о своих сединах, что вы делаете? Знаете ли вы, что муж этой женщины был обвинен в убийстве и бежал за границу... А на какие средства она живет?.. На какие средства она так наряжается?
- Бедняжка работает как вол, - пробормотал управляющий.
- О!.. И этот туда же! - воскликнула баронесса. - Мой супруг (я уверена, это он!) присылает ей из деревни цветы... Управляющий влюблен в нее и берет плату не вперед, а за истекшие месяцы...
- Помилуйте, сударыня, - запротестовал экс-помешик, и вся физиономия его стала такой же красной, как нос.
- Даже этот честнейший простофиля Марушевич, даже он по целым дням смотрит на нее в окно...
Трагический голос баронессы опять перешел в рыдания.
- И подумать только, - стонала она, - что у подобной женщины есть дочка... дочка, которую она растит для геенны огненной, а я... О, я верю в справедливость... Верю в милосердие господне, но не могу... нет, не могу понять воли божьей, которая меня лишила ребенка, а оставила в живых ребенка этой... этой...
Сударь! - воскликнула она. - Можете не трогать этих нигилистов, но ее... выгоните непременно! Пусть квартира ее пустует, я буду ее оплачивать, лишь бы эта женщина осталась без крова!
Последнее восклицание уже вовсе мне не понравилось. Я подал знак управляющему, что пора уходить, и, поклонившись, холодно сказал:
- Позвольте, баронесса, вопрос этот разрешить самому хозяину, пану Вокульскому.
Баронесса раскинула руки, словно пуля пронзила ей грудь.
- Ах! Вот как? - прошептала она. - Значит, уже и вы и этот... этот... Вокульский успели связаться с нею? Что ж! В таком случае, я буду ждать праведного суда божия...
Она долее не удерживала нас, и мы вышли; на лестнице я покачнулся, как пьяный.
- Что вам известно о пани Ставской? - спросил я Вирского.
- Милейшая женщина, - отвечал он. - Молода, хороша собой и одна содержит семью... Пенсии ее матушки еле-еле хватает на квартирную плату...
- Она живет с матерью?
- Да. Тоже хорошая женщина.
- Сколько же они платят?
- Триста рублей. Знаете, брать с них - все равно что обирать алтарь...
- Идемте к этим дамам, - сказал я.
- С величайшим удовольствием! - воскликнул он. - И не слушайте, что плетет о них эта полоумная. Баронесса ненавидит Ставскую, даже не знаю толком за что. Пожалуй, за то, что она красавица, что дочка у нее как ангелочек...
- Где они живут?
- В правом флигеле, на втором этаже.
