Вампиры и другие фантастические истории - Б. Олшеври
По моей настоятельной и твердой просьбе старик согласился проводить меня к Дому колдуньи.
Мы отправились. По дороге старик сообщил, что хотя со смерти хозяйки дома никто в нем не живет, а все же по временам, особенно ночью, там слышны голоса и стоны. Пьяница Николо уверяет, что собственными глазами видел, как умершая колдунья встала из могилы и ушла в дом, а ночной сторож клянется, что за запертыми ставнями проклятого дома светит огонь.
На самом краю деревни, в глубине довольно обширного сада, виднелось небольшое каменное здание.
– Вот здесь, – сказал старик, отворяя незамкнутую калитку.
Мы вошли. Сделав несколько шагов, старик вдруг остановился и схватил меня за руку – он дрожал как лист.
– Смотрите, – едва прохрипел он, показывая на освещенную лужайку.
Я взглянул и в первую минуту тоже остолбенел. На лужайке, залитой серебристым светом луны, возвышался порядочный холм, по-видимому чья-то могила, близ холма росла высокая красивая береза. В настоящую минуту, прислонившись к березе и даже сливаясь с ее стволом, стояла высокая белая фигура.
В этом, собственно говоря, не было ничего удивительного, но дело в том, что вся береза дрожала. Дрожала какой-то мелкой необъяснимой дрожью.
Надо сказать, что в воздухе была полная тишина. В то время, когда мы проходили деревней, то встретили церковную процессию, причем свечи в руках богомольцев горели так же спокойно, как и в комнате.
– Могила колдуньи, – сказал старик, грузно опускаясь на землю.
Проводник мой, обыкновенно храбрый малый, стоял, не шевелясь. Береза продолжала дрожать.
Взяв себя в руки, я быстро подошел к ней и не мог удержаться от веселого смеха. Белое привидение оказалось не чем иным, как белой козой. Животное, встав на задние ноги и упершись передними в ствол дерева, старалось достать зеленую сочную листву. Коза дергала ветки, и береза дрожала снизу доверху.
Проводник мой тотчас же оправился от своего страха, со стариком дело обстояло хуже: он был в обмороке.
Посоветовавшись с проводником, мы решили войти в дом, внести туда старика и подать ему посильную помощь.
Так и сделали. Дверь дома, как и калитка сада, оказалась незакрытою, и мы без всякого труда проникли в дом.
Каково же было наше удивление, когда вместо ожидаемого запустения мы встретили если не комфорт, то все же сносное человеческое жилище. Правда, на всем лежал слой пыли, но, во всяком случае, это не была «пыль веков». Было ясно, что дом оставлен не так давно. Уже одно – присутствие вязанки хвороста близ камина – говорило за себя.
Недолго раздумывая, проводник мой затопил камин, при ярком освещении еще более выступила пригодность комнаты для ночлега.
Старика мы положили на старую кровать, покрытую какими-то лохмотьями. Проводник сбегал за водою, а я достал вино и коньяк. Не прошло и четверти часа, как старик пришел в себя. Вначале он не сообразил, где он находится, и только спрашивал, что с ним случилось.
Наконец память вернулась к старику, он страшно побледнел и уставился на меня.
Успокойтесь, – сказал я, – все обстоит благополучно.
– Привидение?
– Не что иное, как белая коза, объедающая листву березы.
– Ну а дом?
– Это мне труднее вам объяснить, – ответил я, – но, как видите, здесь живут люди, а не выходцы с того света.
При этом я показал старику пару бутылок кьянти[180], стоявших на полке.
Всем окружающим старик был поражен, казалось, не меньше, чем при виде белого привидения. Наконец он ударил себя по лбу и энергично вскричал:
– Дурак я, дурак! Ловко они меня провели! Теперь я знаю, это не кто иной, как контрабандист Джиоло!
Через час, утолив голод, мы сидели со стариком в старых, обтрепанных, но все же удобных креслах, весело курили, а перед нами, переливаясь красными бликами, сверкало превосходное кьянти контрабандиста Джиоло. Подвыпив, старик рассказал историю Дома колдуньи.
Вот она.
В дни молодости рассказчика в Доме колдуньи жила старая почтенная дама, синьора Руже, у ней было две дочери, как предполагают близнецы, потому что девочки были очень похожи одна на другую. По странному капризу матери, обеих девочек звали одним и тем же именем. Они обе носили имя Клара.
Госпожа Руже нигде не показывалась. Все необходимые сношения с людьми вела дряхлая служанка старуха Мария. Она же ведала и хозяйством. В дом госпожи Руже никто не мог проникнуть, хотя многие делали такие попытки. Мария, как цепная собака, сторожила вход и никого не пускала даже на порог дома.
Понемногу привыкли к странностям семейства Руже и перестали им интересоваться. Девочки, хотя и редко, но показывались в деревне, но тоже, по особенному капризу матери, никогда не приходили за раз в одно и то же время. Многие это объясняли тем, что невозможно оставлять больную мать совершенно одну.
В деревню Марию сопровождала всегда только одна из сестер. Другая оставалась дома.
Девочки были так похожи друг на друга, что человек, встретивший их в первый раз, принял бы за одну и ту же, но деревенские жители отлично знали разницу. Дело в том, что одна Клара была добра, как ангел, а другая Клара была настоящим исчадием ада. Когда она проходила по улице деревни, никто не был в безопасности. Девочка ухитрялась оскорбить и обидеть всякого, и обидеть зло, больно.
Оторвать ногу птичке, выколоть глаза котенку было для Клары обычным явлением. Она также не затруднялась запустить камнем в ребенка или выпачкать платье мимо проходившей женщины.
Мария всегда крепко держала Злую Клару за руку и зорко смотрела за нею, а тем не менее Марии часто приходилось откупаться деньгами или вымаливать извинения «ради Христа».
Зато другая сестра, другая Клара, была воплощением доброты. Она не только никого и никогда не обидела, но всегда шла туда, где провинилась ее сестра – Злая Клара, – и всячески ласкою и услугами старалась загладить дурные и злые поступки.
Года шли, и девочки обратились в девушек. Госпожа Руже поехала в Рим и там скончалась. Но и после ее смерти ни порядки в доме, ни характеры и отношение сестер между собою не изменились.
По-прежнему Злая Клара не имела ничего общего с Доброю Кларой. По-прежнему никто и никогда не видал сестер вместе.
Злая Клара являлась на общественные гулянья, вечеринки, участвовала в танцах. Конечно, теперь она не отрывала ног у птичек и не выкалывала глаза котят, а злобность ее проявлялась иначе.
Главным орудием злости был язык. Клара умела так рассказать и так осветить предмет, что всюду возбуждала ссоры, неприятности и даже несчастья.
Ревнивому
