Бунт - Владислав Реймонт
– Это всего лишь пес, глупый домашний пес! Не бойтесь его, – ухали порой филины.
– От него несет дымом и падалью, – каркали вороны, не теряя его из виду, и, словно эхо этих слов, раздавалось какое-то гавкающее хихиканье.
– Дворовый разбойник! Разбойник! Куроед! Бандит!
– Жрет нам в убыток! – возмущались волки, следившие за ним издалека.
– Прочь отсюда! Прочь отсюда! – визжала старая сорока, жившая некогда у людей и вдруг припомнившая выученные в ту пору слова.
Пес яростно залаял на нее и принялся прыгать, пытаясь достать до ветки, на которой сидела птица.
– Дурак! Дурак! Дурак! – заносилась криком сорока, хлопая от радости крыльями.
Он убегал в чащу, но вслед ему все еще летели вопли, угрозы и враждебные визги. Ему опротивела тяжелая одинокая жизнь. А в довершение ко всему пса путали эти непроходимые леса. Он терялся в них. Его отпугивали заросшие болота, полные змеиных нор, и дикие заросли, в которых вечно слышалось какое-то зловещее бормотание, хриплое сопение и звуки тяжелых шагов. Он был сыт по горло тяжелой нуждой и страхами. Рекс чувствовал, что смерть постоянно кружит над ним. Она лишь ожидала подходящего случая, так что спал он только днем на открытых полянах, и все равно его пугали тени пролетающих птиц. А потому как добыть что-либо на охоте было ему все труднее и от голода пес терял остатки разума, то как-то раз средь бела дня он утащил из кабаньего стада крупного поросенка. Рекс не успел закончить свое пиршество и, оставляя лучшие куски, был вынужден спасаться от разъяренных кабаних. В другой раз, почти потеряв сознание от голода, он, словно безумный, бросился на оленей на водопое. Потоптанный, он едва дотащился до избушки угольщиков, где несколько дней зализывал новые тяжелые раны. Избушка стояла на краю большой старой просеки, густо заросшей кустами малины, ежевики и черники, над которыми поднимались изящные стволы молодых деревьев. Оттуда доносился неумолкающий щебет и пение, а посередине блестело длинное озеро с берегами, заросшими тростником и камышом. Целыми днями был слышен плеск диких гусей и уток. Это было затерянное место, куда не ступала нога человека, но лесные обитатели знали о нем. Оно было будто священным: здесь у чистой глубокой воды на заходе и восходе солнца встречался весь народ пущи, чтобы в безопасности напиться и вдоволь накупаться. Вокруг, будто на посту, стояли вековые дубы и гордые сосны. Воздух благоухал медом и дрожал от жужжания пчел, которые устроили свои ульи в дуплах старых деревьев, да так, что из некоторых, обращенных на запад, вытекали струи золотистого, застывающего на воздухе меда. Над ними покачивались целые тучи насекомых, которые гибли в сладких и липких потоках, а по ним, будто по брусчатке, тянулись бесчисленные орды прожорливых красных муравьев.
Дни менялись: жарило немилосердное солнце, разражались страшные бури, от грома дрожала земля, и молнии раз за разом огненными бичами стегали колыхающуюся пущу; то обрушивались проливные дожди, льющие с шумом ревущего моря; то прилетали с полей сухие летние вихри и, словно пьяные, свистя и резвясь, прокатывались по лесам. За ними тянулись дни, долгие, тихие, теплые и ароматные, а все живое пело бесконечный и непостижимый в своей страсти гимн счастья и любви.
Только Рекс не испытывал этой всеобщей радости жизни. Больше, чем раны, мучили его какие-то глубокие раздумья. Безошибочная интуиция подсказывала ему, что в пуще он не выживет, что он должен погибнуть. А гибнуть Рекс не хотел. Воля к жизни пробуждалась в нем со все большей силой. Дух глухого бунта раз за разом поднимал его на ноги. Пес, еще слабый и больной, в бессилии падал на подстилку, но не переставал кипеть жаждой мести. Все эти долгие дни и ночи через его разгоряченный мозг постоянно пролетали живые образы испытанных обид и страданий. Переживая их снова и снова, он снова и снова страдал так мучительно, что отчаянно выл, обвиняя в своих бедах как людей, так и животных. Тем более что он чуял и слышал хищников, постоянно крутящихся вокруг избушки. Пес ждал, что в любую минуту ему придется вступить в последний бой, но эта минута все не наступала. Он не понимал этой отсрочки, пока не объяснил ее старый филин.
– Больных не добивают! Таков закон! – проухал он из глубины избушки, в которой устроил себе гнездо.
А наутро, когда солнце прервало его охоту, филин, забившись в самый темный угол избушки, начал учить пса законам и нравам пущи. Он ухал монотонно, по сто раз одно и то же, совершенно невразумительно, но Рекс прекрасно его понимал.
Наслушавшись вдоволь, пес гордо посмотрел в желтые светящиеся глаза птицы.
– Я бы лучше пас овец у людей, чем был бы царем в вашем лесу.
– У нас нет царей, правят лишь мудрые вечные законы. Тебе они не нравятся, ибо что ты можешь знать о свободе? Люди приучили тебя к своей свободе голодом и палкой. Ты – сорвавшийся с цепи раб, который дерзко поносит то, чего не понимает.
– Но я знаю, что люди друг на друга не охотятся, не пожирают заживо других людей и не выслеживают их беспрестанно! Все они могут спать спокойно.
– Ибо всех там кормит милость человека, а сторожит его палка. Не едят они друг друга, но человек ест других. Что же являет собой некогда великий народ копыт, рогов и крыльев? Рабочий скот, который за жалкую подачку и крышу над головой продал свою свободу, свою силу и свою кровь. Вы живете, размножаетесь и умираете только на пользу человеку! Тебе не принадлежит ни твоя шкура, ни твои кости, ни даже твоя шерсть! Позор тем, кто полюбил такую неволю! Вы не способны даже на бунт! Умеете только жаловаться, покорно сносить удары и лизать ноги вашим угнетателям.
Рекс рванулся, будто до него дотронулись раскаленным железом, и рухнул без сил.
– У меня было гнездо на церковной крыше, и я знаю, что там происходит! Помню, как каждый день на восходе
