Бунт - Владислав Реймонт
Псы сорвались с места и, лая, начали грозно наступать.
Зашумел вихрь лопочущих крыльев, тысячи острых, словно пики, клювов повисли над ними, как будто шипение тысяч змей пронзило воздух, и псы завыли в смертельной тревоге, не зная, куда бежать, ибо эти фаланги двинулись на них одновременно и со страшным спокойствием.
Огромные серые журавли, покачивающиеся на своих будто отлитых из позолоченной стали ногах, шли первыми, кивая походящими на булавы головами.
Словно облаченные в траурные черно-белые одежды, аисты заходили сбоку целой толпой, угрожая страшными дротиками клювов.
Серые цапли, по-боевому потряхивающие хохолками, наступали крадущимся шагом. Дикие гуси, переступая с ноги на ногу и хлопая готовыми к битве крыльями, напирали с дикой злобой. Их тупые клювы на выгнутых шеях били, словно молоты. Они наступали со всех сторон, сжимая ощетинившийся клювами круг. Чайки, низко кружа, разрывали воздух бесконечными стенаниями. А остальная пернатая орда подняла оглушающий крик и хлопала крыльями.
Послышался долгий свист, настало молчание, и тогда самый крупный журавль, который уже не раз переправлял свой род через моря и горы, вышел вперед и, захлопав крыльями, разразился торжественным курлыканьем.
– Гнусные четвероногие! Ползучие негодяи! Слушайте! Мы проведем над вами суд! Справедливый суд! Бездомные бродяги! Пуща приняла вас, а вы нарушили ее священные законы! Вы убивали без необходимости. Вы убивали ради забавы! Издевались над птенцами! Жили насилием, несправедливостью и преступлениями. Нарушители закона! Дикие гады! Мерзкие кровопийцы! Горе вам, горе! Горе!
– Смерть! Смерть! Смерть! – зловеще закаркала пролетающая стая воронов.
– Мы изгоняем вас из пущи! Возвращайтесь к своим цепям и палкам. Вы недостойны свободы! Порождения тьмы, холода и пещер. Рабы жестоких людей! Такие же, как они – злые, лживые и вероломные. За убитых, за разоренные гнезда, за передушенных птенцов, за нарушение законов – изгоняем вас навсегда! Навсегда!
– Смерть! Смерть! Смерть! – закаркали вороны, спускаясь все ниже.
Круг разомкнулся, открыв среди пернатой толпы широкую улицу.
Псы бросились наутек. Они бежали огромными прыжками, обезумевшие от, казалось бы, неминуемой смерти от этих бесчислен-ных клювов, но ни один клюв их не ударил, ни один коготь их не зацепил, и ни одно крыло не прикоснулось к их напрягшимся на бегу спинам.
Уже наступали сумерки, когда, достигнув полей, они спрятались среди колосьев и улеглись, едва живые от усталости и пережитых тревог. Рекс, тяжело дыша, долго водил налитыми кровью глазами по волнующейся ниве и по орошенному звездами небу, пока вновь не почувствовал счастье от самого только существования. Дрожь все еще пронимала его при воспоминании о раскачивающихся над головой клювах и крыльях.
А легавая, немного передохнув, вдруг поднялась и, потянув ноздрями воздух, понеслась напрямик к дому.
Рекс вскочил на ноги, но остался на месте, прислушиваясь к удаляющимся прыжкам, лишь глаза его погрустнели, из-под опустившейся губы потекла слюна, а гордая, непокорная морда все ниже опускалась к земле.
III
Над Рексом нависла угроза расправы. Люди его изгнали по своей неблагодарности, пернатые его изгнали за непонятные для него провинности, друзья его покинули. Постави-ли на нем клеймо всеобщей ненависти и обрекли на полную мучений жизнь бездомного бродяги.
Пес не сразу понял тяжесть своего положения. Его терзали одновременно страх и гнев, потому как, чувствуя нанесенные обиды, он не понимал их причин. Он будто бился о невидимую стену. Объятый ужасом, он бродил вокруг человеческих жилищ. Рекс то убегал в дальние поля, прятался во рвах, бродил по дорогам и вновь возвращался, не обращая внимания на летящие со всех сторон камни и дикие крики погони. То, скрывшись в придорожных зарослях, целыми днями ловил звуки, доносящиеся со двора. Пес не мог найти Немого: гусей пас другой парень, который давно его недолюбливал. Рекс пытался прокрасться к попугаю, но, на беду, о его позоре уже знали поля, леса и болота. И нигде не находил он сочувствия. Он оказался чужим в этом мире, всеми гонимый и презираемый. Издевались над ним глупые сороки. Вороны преследовали его как помирающего доходягу. Однажды, когда он спал на меже, убаюканный шелестом колосьев, на него обрушились ястребы. До исступления доводили пса гнусные насмешки, слышавшиеся в лае лисиц, и в порыве мести он раскапывал их норы. Не мог он показаться и в парке, потому как пернатый сброд поднимал такой гам, что прибегали люди с кольями. А когда Рекс спрятался от погони в ивовых зарослях у пруда, его заметили аисты и, шумно и страшно заклекотав, принялись бить его своими грозными клювами, да так, что он едва уцелел. Даже из будок былых товарищей при виде его показывались оскаленные клыки, а Кручек в оправдание тревожно лаял ему вслед.
– Беги! Люди говорят, что ты бешеный! Все тебя боятся. Беги!..
Рекс и сам в этом убедился, ища пристанища: везде он встречал лишь занесенные над своей головой рога и копыта. Встревоженные хлева и конюшни не принимали его, ревя во весь голос. От усталости и голода он прокрадывался в свинарник и доедал объедки из тамошнего корыта. Свиньи его выдали, а эконом как-то ночью устроил на него облаву, из которой ему лишь чудом удалось выйти здоровым и невредимым. Тогда, охваченный безумным ужасом, Рекс убежал в лес. Под страхом смерти он был вынужден покинуть давнишнее обиталище своего рода и прятаться в непроходимых пущах. Когда-то, со своим хозяином, он бегал по ним с живым интересом, но сейчас, оказавшись в полутьме, лишь изредка пронизываемой светом, пес встал пораженный. А когда качающиеся великаны зашумели над ним свои таинственные мелодии и беспокойная тишина окутала его со всех сторон, в налитых кровью песьих глазах отразилась тревога, а из глубины сердца вырвался протяжный стон отчаяния.
Долгое время он лежал, съежившись, в зарослях, пока не отважился углубиться в лес. Ему показались страшными одиночество и тишина. Ведь он всегда жил среди других! Знал всю усадьбу, деревню и двор; знал людей и животных, знал поля и небо; знал дни и ночи, врагов и друзей; знал ход жизни, законы и нравы – а здесь он почувствовал себя выброшенным в мир, которого не понимал, в мир чужой, неизвестный и какой-то страшный.
Но страх смерти победил жажду возвращения, так что пес стал бесцельно слоняться, время от времени изнемогая от голода. Поначалу охота не шла: притупленный нюх подводил его и зрение не отличалось остротой. Он не умел
