Бунт - Владислав Реймонт
– А Лаврик назло управляющему подал жеребцу в хлебе свернутую проволоку.
– И где его закопали?
– Еще шевелится, только так стонет, так мечется, так бьет ногами, что аж страх.
– Конь моего хозяина! Хороший был товарищ! Не раз я ночевал у него под яслями.
– А старая сивка, которую тут из милости держали, пошла по миру попрошайничать…
– Убежала… одна… по миру… – удивлялся пес, ничего не понимая.
– Садовник возил на ней воду и так над ней измывался, что убежала.
– Куда ж она убежит… еще волки съедят.
– Садовник оставил ее на ночь в саду, с утра отвязал и хотел запрячь в телегу с бочкой, а та как ударит его копытами – и в поле. Еле привели его в чувство.
– Получил по заслугам. Но от Хромого старая не уйдет…
– Что еще тебе скажу: если б ты не таскал хозяйскую птицу, то тебя, может, и пощадили бы… Да и моих гусей не трогай, вороны у меня сегодня трех гусят утянули! Я этим стервам уже пообещал, что все их гнезда в парке посшибаю.
– Дрянье, – пренебрежительно проворчал пес. – Я живых никогда не трогал, даже цыплят, но раз уж они против меня сговорились, выбора нет. Хотят войны – они ее получат.
Действительно, с этого дня началась настоящая война. Против несчастного изгнанника ополчилась вся усадьба во главе с экономом, который поклялся убить Рекса. Непримиримая борьба шла каждую минуту в каждом месте. И днем и ночью на него охотились, бросались с палками, стреляли, метали камни, травили собаками. При свете дня он уже не мог показаться на дворе, потому как со всех сторон на него сыпались камни и сбегались парни, вооружившиеся кольями. Даже старики, греющиеся на солнце перед избами, хитростью пытались приманить его – все мечтали о награде, назначенной за его голову.
И сначала, под внезапными ударами из-за угла, под угрозой повсеместной опасности, криков, выстрелов и травли, Рекс испугался и, потеряв голову, бегал по полям, давая волю горьким жалобам на человеческую подлость. И наверное, совсем бы пропал, если бы не совет Немого.
– Уйди с глаз на пару дней, спрячься в конуре, я о тебе не забуду.
II
Рекс послушал совета и далекими окружными тропами вернулся на болота. Он пролежал пару дней в одиночестве, голодный, лакая воду горячим языком, не имея ни сил, ни желания охотиться на кишащих вокруг уток. В эти долгие дни его занимали тяжелые размышления, а так как его раны еще не зажили, а сил и – что хуже – отваги ему не хватало, то пес считал себя уже совсем пропащим и с покорностью ожидал самого худшего.
Как-то утром, видимо, по следам Немого, прибежала к нему легавая и, улегшись перед избушкой, покорно заскулила. Вспыльчивый от природы Рекс закипел со злости на приблуду, вытолкал ее и едва не спихнул в бездонное болото. Она не издала ни звука, прилегла только напротив избушки, не спуская с него глаз, готовая отозваться на каждое его слово. Пес отвернулся от нее с презрением. А легавая была прелестной, белой, как молоко, со светло-коричневой мордой и ушами и большими голубыми глазами. Притом изящная, гибкая, словно змея, грациозная, чистая, чуткая и с отменным нюхом.
В полдень, когда Рекс с голоду поскуливал сквозь сон, легавая принесла ему крупного селезня. Пес съел его целиком, до последней косточки. И принимал все, что она для него добывала, как должное. Ему и в голову не приходило делиться с ней. Но через пару дней, почуяв прилив энергии и возвращающиеся силы, Рекс милостиво обратил внимание на ее любящие глаза и трогательные заигрывания. Легавая была полна радости, как весеннее утро, резвая и влюбленная в него без памяти. Это ведь ради него она оставила дом, всегда полную миску, восхитительные прогулки с хозяином по полям и это страшное и чудесное волнение, когда, выследив русака, она замирала на месте, а грохот выстрела потрясал ее до глубины души. Всем она пожертвовала ради этого гонимого разбойника и бездом-ного бродяги. Он очаровал ее своей львиной статью, силой стальных челюстей и ужасом, который вызывал у всех окружающих. Чем же были эти дворовые псы в сравнении с ним, настоящим господином? Несчастными визгунами. И она плясала вокруг него в вихре любовного безумия с нежными завываниями. Закидывала ему лапы на спину, лизала морду и, прижимаясь к нему с любовью, с трепетом ожидала блеска в его карих глазах. В конце концов он поддался, и они запели бессмертную песнь любви. И позабыли обо всем, кроме ласки, сладостных игр, соблазнительной скачки неутолимого желания. А дни стояли прекрасные, залитые теплом и светом. Солнце от восхода до заката рассеивало тепло и радость. Небо окружало мир незамутненной синевой. Ночи глядели миллиардами искрящихся звезд. Хоры жаб звучали почти непрекращающимся, наполняющим сладостью кваканьем. Распаренная трясина источала пьянящий запах. Ни на минуту не замолкали птицы. Священный гимн жизни, исполняемый тысячами голосов, лился волнами невыразимого очарования и мощи.
От незрелого стебелька, от едва различимых существ до этих огромных лесов, белых облаков на горизонте, до сияющего солнца – все пело одну бессмертную песнь неотвратимых перемен и вечной жизни. И они почувствовали себя звуком этой извечной песни – настолько мощным и настолько громким, как будто они были одни во Вселенной и от них брала свое начало бесконечная цепь будущих поколений. И почти слились в одно в своих желаниях и чувствах. Вместе они рыскали по болотам, вместе выслеживали и вместе убивали. Каждая добыча становилась источником ненасытного радостного триумфа. Ползание по следу, часы ожидания в засаде, моменты подготовки к прыжку, хватания добычи, борьбы, погони и победы проносились с дрожью невыразимого восторга. Пока, напившись крови, насытившись мясом, стонами жертв и чувством собственной силы, не засыпали они на кровавом поле боя. А потом, ведомые усвоенной в общении с людьми яростью, убивали уже не по нужде, а только ради развлечения, для демонстрации точных ударов, безошибочного обоняния и непобедимой силы. На болотах, растянувшихся на много миль, до большой реки и чернеющих на горизонте лесов, стали раздаваться тревожные стоны. Жалобы шумели в тростниках, камышах и карликовых ольхах, покрывавших трясину. Все чаще рыдали у разоренных гнезд убитые горем матери. До сих пор весь этот мир жил спокойно под защитой бездонных топей, коварных болот и непроходимых трясин, покрытых плесенью и ряской. Даже человек зимой не мог пробраться в глубину чащи, лишь временами лисы
