Бунт - Владислав Реймонт
– Родина моя! Зеленые леса без конца и без края. Гирлянды цветов меж деревьями, твердые кокосовые орехи и сладкие плоды манго! Верхушки пальм, растрепанные огненными вихрями, и сапфировые небеса над далеким морем!
Родина моя! Священные дни песен, радости, веселья!
О белые, слепящие жаром полдни, залитые потоками солнца, такие убаюкивающие!
О зарева кровавых закатов, когда лес погружается в ужас.
О ночи, пропитанные шипением ползающих, смертными стонами и победным ревом!
Рио-Негро! Как блещут твои благоухающие воды розовым утром!
Огромное лучезарное солнце поднимается из пучины – раздается радостный крик счастья, цветы и земля источают ароматы, поет каждое существо. Смех в зарослях, погони по ветвям, счастье и радость охватывают тебя! Крылья сами несут на верхушки пальм, в синеву, в солнце! Лететь с ветром наперегонки, хлопать крыльями, нежиться в возду-хе, кричать от наслаждения и лететь, лететь, лететь!
Над прозрачной водой, где в зарослях ила притаился хищник, качается ветка бамбука, перистая и зеленая, солнце звенит на листьях и сыпется золотым песком в воду, в вечной тени что-то постоянно кишит, а там, в тихих закатах, раздается страшный рев и плачет раздираемая газель.
Потерянная моя родина! Желанный рай. Свобода!
Попугай замолчал и, будто подавляя отчаяние, спрятал голову под крыло.
Шла ночь, пели соловьи, филин заухал, и жалобно закричали павлины на деревьях.
– Несчастный! – вновь застонал попугай, – я увидел гору, плывущую серединой реки, а на ней – засохшие деревья; я вспорхнул к ним, и тут меня схватили какие-то черные страшные когти! И с тех пор тянутся мои годы позора и бесконечной неволи! Бесконечной! – Он долго рыдал, потом начал хлопать крыльями, метаться, крича отчаянно:
– Освободи меня! Разорви мои цепи! На свободу! Рви кандалы! Рви! Ломай!
Пес бросился на обруч так, что тот рухнул с грохотом, и Рекс с яростью начал рвать цепь, грызть, терзать когтями, бить о землю – но все напрасно.
Попугай будто лишился рассудка – разражался то смехом, то плачем, то ругательствами. Проснулся весь дом: кто-то бежал с фонарем через комнаты, кто-то приближался со стороны кухни, а сторожевая собака свирепо кинулась на Рекса. Тот отбросил ее мощным ударом лапы так, что шавка убежала, поджав хвост и поскуливая, а Рекс, показав людям клыки, медленно удалился в сторону парка и на его краю, в стоящей на холме китайской беседке, решил провести остаток ночи. Но несколько раз он все же подползал к усадьбе, и до него доносились сумасшедшие крики друга, бившегося о прутья клетки.
До рассвета мерещились псу рассказы птицы. Будто просыпалась в нем тоска по тем далеким странам, свободным от человеческой деспотии. Рекс тихонько рычал и бил хвостом, и казалось ему, что ползет он туда, где рыдает раздираемая газель.
Ночь опустилась темная, жаркая и тихая. В небесных глубинах разгорались звезды. Деревья нежились в сонном оцепенении. Луга за парком под пуховыми туманами белели, будто овечье руно. Любовным упоением было наполнено пение птиц. Ароматы лип невыразимым блаженством витали в тени. Временами от колосьев веяло тяжелыми кадилами да из бора доносился смоляной чад. Земля погрузилась в спокойный отдых, до завтрашнего дня было еще далеко. Только Рекс, не доверявший этой маске ночи, дремал с мордой, прижатой к земле, и вместе с тем оставался настороже, готовый в каждую минуту к отпору и борьбе. И хотя он и был подавлен своими горестями, но при этом прекрасно знал, что происходит вокруг.
Вот из полей донеслись пронзительные вопли удушаемого зайца.
Лисы осторожно прокрались мимо, и тут же где-то в поле раздался отчаянный стон куропатки. Раскричалась согнанная с гнезда фазаниха. Ласки бесшумно карабкались к спящим птицам. Совы внезапно оборвали чьи-то любовные трели, и с веток, будто залитые кровью лепестки, полетел птичий пух. Забурлила вода, и послышался тревожный крик диких уток – это выдры собирали свою дань. Змея проскальзывала в мышиные норки. На далеких пастбищах ржали испуганные кобылы – должно быть, там рыскал Хромой. На дворе гуси подняли срочную тревогу, заметив какого-то хищника. Псы яростно лаяли на кого-то неизвестного. Угрожающе заклекотали аисты, а ответом им был далекий крик журавлей и стоны чаек. Ястребы на верхушках деревьев терпеливо дожидались рассвета.
И так каждую минуту и почти в каждом месте шла неумолимая борьба за жизнь. Песни насыщения, стоны побежденных, предсмертная дрожь, жестокие удары, хруст ломаемых костей, запах крови, сдавленное бормотание плыли еле слышной мелодией среди очарования и упоения этой летней ночи. А над ними распростерли ветви деревья, живущие своей непостижимой жизнью. Вершинами они нежились в холодном мерцании звезд, а корни их, поднимаясь из глубин, принимали свой зримый надземный облик, подобный водяным струям. Они стояли, глухие к суете этого мира, далекие и пробуждающие подспудный страх своим вечным молчанием…
На рассвете, когда прекращалась ночная борьба, а начиналась новая, когда ястребы, словно молнии, били потянувшуюся к воде птицу, Рекс неожиданно сорвался и бросился в заросли. Индюки громко переругивались на дворе, раздавались девичьи голоса. Пес испытывал такой страшный голод, что, несмотря на опасность, по-лисьи прокрался к курятникам и, схватив первую попавшуюся индейку, ринулся с ней в поле. Вслед ему посыпались крики, град камней и ругательства. Насытившись теплым трепещущим мясом, пес оставил объедки воронам и поспешно убрался на болота, в охотничью избушку.
Там в полдень его нашел Немой, принеся какую-то кость и плохие новости.
– Конец тебе, барыня обещала награду тому, кто тебя забьет.
– Траву я есть не буду, – проворчал пес, с удовольствием облизывая окровавленные усы.
– Все будут на тебя охотиться. Я слышал, как эконом грозился.
– Знаю, где его гуси пасутся… уже полиняли… в самый раз…
– Барыня дала ему ружье. Собираются поставить капканы, могут отраву подкинуть или облаву устроить. А цепным псам ты не верь, они ради барской милости первыми тебя выдадут. Легавая тебя ищет… Кручек к ней приставал, а она его покусала и все по тебе воет.
– Кручек… – проворчал пес грозно. – Что мне эти суки, мне жизнь спасать надо…
– Против всех не выстоишь, бедолага! – горестно сокрушался парень.
– Просто
