Богова делянка - Луис Бромфилд
Конец Доктора напомнил старому Джеми о смерти. Доктор дожил почти до тридцати лет. Когда-то давно он возил Марию, его запрягали в старый фаэтон, когда она ездила в Город погостить в «Замке Трефьюзиса» у своей сестры Джейн. По-моему, старый Джеми временами начинал верить, что Доктор, как и сам он, бессмертен и что недуги обычных лошадей на него не распространяются. Целую неделю старик был молчалив и угнетен, но потом ему пришел в голову новый план, и он заметно оживился.
Поскольку его старый конь пал, поездки на Ферму, в которых его обычно сопровождали Джонни с братом, становились в тягость. Ему была невыносима мысль, что он может зависеть от кого-то, и потому он решил перебраться на Ферму сразу же, не дожидаясь остальных, и занять там свою прежнюю комнату. Кормить его сможет Мелисса.
Дочь считала, что план этот рискован и к тому же глуп, она прекрасно знала, что, если отца оставить без присмотра, он опять начнет хвататься за работу, которая ему не под силу. Но ее сопротивление ни к чему не привело. Она была его дочерью и, следовательно, по строгим шотландским правилам, должна была повиноваться ему. То, что ей под пятьдесят и она сама бабушка, для него решительно никакого значения не имело. Никогда за всю свою жизнь он ничьих приказаний не исполнял и даже советов не слушал и в восемьдесят три года не имел намерения меняться. Итак, он собрал свои пожитки и отправился на Ферму. Взволнованный и радостный, как ребенок, смотрел он, как оживает его прежняя комната — приходит в тот вид, в каком она была при Марии. Дом почти не изменился; сменявшие один другого арендаторы занимали обычно только флигель, в котором теперь жили Хад и Мелисса, и почти вся старая мебель стояла на прежних местах. Покахонта, спасающая жизнь Джону Смиту, и «Странствия паломника» все так же украшали стены, и громадная плита — только теперь засаленная и заржавевшая — по-прежнему стояла в кухне. Когда Джонни с матерью уезжали вечером в Город, Джеми проводил их до ворот с подойником в руке. Он был оживлен и жизнерадостен; если бы не белая борода и белые волосы, ему никто не дал бы его лет. Выехав на ухабистую аллею, мать с сыном оглянулись — он шел в коровник помогать Хаду доить коров.
Городской дом продали владельцу нового аптекарского магазина на главной площади, и разорение гнезда началось почти сразу же. Теперь, когда дело было сделано, всем стало грустно. Даже перспектива переселения на Ферму не могла рассеять печали. По всей вероятности, труднее всех было матери Джонни, потому что она не верила в новую затею и еще потому, что покидаемый дом был творением ее рук. Здесь они с Джеймсом Уиллингдоном поселились молодоженами. Здесь родились все их дети. Отсюда проводили на кладбище двух ее братьев, трех теток и двух двоюродных сестер. В нем было отпраздновано пять свадеб. И никогда уже больше не приедет сюда передохнуть в болезни или в бедности никто из ее родни.
За несколько дней до отъезда семьи к дому подъехал Хад с телегой, на которую он погрузил весь навоз, скопившийся в конюшне и вокруг нее: истощенным полям Фермы сейчас больше всего нужен был навоз. И вот наконец настал день, когда Хад явился снова, на этот раз с платформой для перевозки сена, чтобы забрать все вещи, за исключением рояля и уродливого гарнитура из гостиной, перевозку которых поручили транспортной конторе. Затем дверь заперли и ключ вручили соседке для передачи новому владельцу. Никто из Уиллингдонов никогда больше не переступил порог этого дома, и хотя никто из них тогда не подозревал об этом, навсегда перестал играть роль в их жизни и Город.
В день переезда в своей огромной спальне, выходившей окнами на железнодорожное депо, умерла бабушка Джейн, так что ночь накануне мать Джонни, замученная, с ног сбившаяся от усталости провела в «Замке Трефьюзиса», потому что, сознавая, что конец близок, Джейн послала за племянницей, которую любила наравне с собственными дочерьми. Властная и суровая до конца дней старуха умерла в своей огромной кровати под балдахином, которую доктор Трефьюзис купил на Парижской выставке в год своей смерти. Она удалилась из жизни раздраженная и уставшая, под грохот паровых клепальных молотов — это сооружался новый фабричный цех совсем рядом с высокой чугунной оградой, обозначавшей границы ее владений.
Со смертью бабушки Джейн словно пришел конец чему-то. В известном смысле она пережила свое время, явившись из той эпохи, когда в людях ценилась индивидуальность, прямиком в наши дни, когда не только эксцентричность, но и просто независимость суждений стала вызывать недоверие и даже неудовольствие. Под конец жизни она прослыла «чудачкой», потому что ее ничуть не интересовали ни общий ажиотаж, ни быстрый расцвет, ни спекуляции, и потому еще, что она предпочла жить — с каждым годом все скромнее — и умереть в «Замке Трефьюзиса», вместо того чтобы продать его вместе с нелепо-претенциозным парком за огромную сумму и построить себе вдали от копоти и грязи Слободки новенький современный дом с электрическими холодильниками и перламутровыми унитазами. Она была последней из своего поколения — все ее сестры и брат умерли до нее.
Похороны были пышные, и, возвращаясь домой с кладбища в старом, пропахшем аммиаком наемном экипаже, Джонни искренне горевал — не по бабушке Джейн, она была уже очень стара и спокойно встретила смерть, — а потому, что ясно увидел, что это конец и «Замку Трефьюзиса». Никогда больше не будет роскошных новогодних обедов для всей семьи, после которых все долго сидели в длинной гостиной с готическими окнами. Традиция отжила свое. Да, со смертью бабушки Джейн пришел конец и «Замку Трефьюзиса».
