Богова делянка - Луис Бромфилд
15. ДЖОННИ
Джонни родился, когда его сестре уже исполнилось десять лет. Для родителей его появление на свет было равносильно чуду, потому что, рожая его сестру, Элин Уиллингдон чуть не умерла и, когда поправилась, доктора в один голос стали твердить, что больше детей у нее никогда не будет. На протяжении десяти лет, пока девочка росла, испорченная и избалованная матерью, которой, по всем ее данным, надо было бы иметь с десяток детей, Элин Уиллингдон постоянно болела и к тому же страдала тяжелыми нервными припадками. Ей даже одно время угрожала слепота на нервной почве, и она вынуждена была не одну неделю просидеть в темной комнате, сходя с ума от бездействия и от сознания собственной беспомощности, мучаясь мыслью, что без ее присмотра дома все идет не так, что ее непутевые братья и сестры пропадут без ее совета и помощи.
Но вот наступил день, когда она почувствовала недомогание несколько иного характера, а вскоре появились и признаки беременности. Взволнованная и ликующая кинулась она к врачу и снова услышала в ответ, что больше иметь детей она не может. Он сказал ей, что все эти симптомы — плод ее воображения. Второй врач, бывший немного умнее, объяснил ей, что известны случаи ложной беременности у истеричных старых дев, которая сопровождается всеми симптомами подлинной, так что они даже бросаются покупать коляски и шить приданое. Нет, ласково сказал ей врач, вы не можете иметь больше детей.
Не думаю, чтобы этот врач — пусть даже он был умнее первого — догадывался о степени упорства Элин Уиллингдон. Вместо того чтобы разочароваться и пасть духом, она просто сказала себе, что второй врач такой же дурак, как и первый, после чего отправилась домой, велела принести из котельной детскую коляску и начать приводить ее в порядок. Сама же уселась подрубать пеленки и шить распашонки. Прошло два-три месяца, и при первых признаках «grossesse»[10] Элин с торжествующим лицом снова отправилась к врачу и снова услышала в ответ, что она ошибается. На этот раз он, однако, сказал ей, что то, что она принимает за беременность, на деле просто опухоль и что, если опухоль эта будет увеличиваться, ее придется удалить хирургическим путем.
Она была шотландкой и дочерью старого Джеми, не привыкшего сомневаться в своей правоте. Элин Уиллингдон продолжала заниматься приготовлениями, не ходила больше ни к каким докторам и через пять месяцев, не считаясь с протестами домашнего врача, подарила свет дня (как принято выражаться в популярных французских газетах) сыну. Назвали его Джонни, и родители смотрели на него как на некое чудо, тогда как кое-кто из членов семьи видел в нем новое доказательство — довольно-таки забавное на этот раз — неправдоподобного упорства Элин Уиллингдон. Ее брат Гарри отпускал даже скользкие шуточки насчет того, как она силой воли превратила опухоль в ребенка. И сам Джонни, когда он стал взрослым и ему пришлось на себе испытать всю силу материнской воли, иногда думал, что она действительно добилась его рождения потому, что очень того хотела. Она постоянно твердила детям: «Всего можно добиться, нужно только уметь хотеть».
Три года спустя у нее родился еще один сын, но на этот раз Элин Уиллингдон не выказывала никакого торжества и никто не был удивлен. Рождение второго сына она приняла очень спокойно, без бурного ликования.
Уиллингдоны переселились из Города на Ферму, когда Джонни еще не исполнилось шестнадцати лет. Он был высокий, худой, нескладный мальчик, и в его внешности странным образом сочетались старый Джеми и Старик. Он был выше шести футов, как и оба они, но вместо широкой кости и крепких мускулов старого шотландца унаследовал сухопарость Старика. Выражение лица было уиллингдоновское: сосредоточенное и мечта тельное, взгляд одновременно рассеянный и решительный — взгляд человека, раздираемого противоречиями. Только большие уши да квадратная челюсть выдавали, что в характере кроется также упорная воля старого Джеми и матери, давшей ему жизнь всем наперекор. Он был долговязый и неуклюжий юнец, некрасивый и застенчивый, но не такой безобразный, как в раннем детстве; в младенчестве и раннем детстве он был невероятно худой, лопоухий и отличался способностью в два счета подхватить любую детскую болезнь. Словно вся воля Элин Уиллингдон ушла на то, чтобы родить сына, а на то, чтобы сделать из него толстого здорового ребенка, ее уже просто не хватило. До году он орал почти неумолчно и еще несколько лет потом раза по два в зиму чуть не погибал от удушья во время приступов крупа. Поэтому его нежили и портили, как могли, и Элин, страстно любившая своего чудом появившегося на свет сына, ни на миг не спускала с него глаз до тех пор, пока он не пошел в школу. Но в конце концов здоровая кровь Йорга и Эльвиры, Полковника и старого Джеми взяла свое, и к шестнадцати годам, за исключением приступов колита, который он нажил в результате объедания в Крессент-Хаузе и на фермах в дни предвыборных кампаний, Джонни был здоров как бык.
Он был потомком непохожих друг на друга людей, высадившихся когда-то на пустынных берегах Новой Англии: англичан, которые, подобно офицеру Уиллингдону, из Шропшира переселились в Бостон; шотландцев — приверженцев короля Иакова II, вроде первого Макдугала, поселившегося в Мэриленде; немцев и голландцев вроде Ван Эссена, сменившего после Тридцатилетней войны Палатинат на Пенсильванию. Как и все они, Джонни был обречен вечно искать что-то, и от чего-то бежать. Но те далекие предки жили очень давно, образы их были слишком туманны, и, помимо страсти к скитаниям, приведшей их из Старого Света в Новый, ему трудно было проследить в себе какие-то их черты.
Кое-что, однако, можно было проследить в предках, не столь далеко отстоящих, — в учителе и священнике, в фермере и помещике, в аптекаре, в доморощенном философе и мистике, в музыканте-любителе. Они представляли собой пестрое смешение характерных черт — разнообразных, противоречивых и подчас ярких, и только одной черты нельзя было у них найти. Всем им был чужд грубый материализм. Никто из них не
